Жерминаль - читать онлайн книгу. Автор: Эмиль Золя cтр.№ 45

- Не слушай его, муж, не слушай! Ты же видишь - он сказки рассказывает... Да разве буржуа когда-нибудь согласятся работать, как мы?

Но мало-помалу чары захватывали и ее. Она начинала улыбаться, воображение ее пробуждалось, и, предавшись мечтам, она вступала в чудесный мир надежды. Так сладко хоть на часок забыть унылую действительность! Когда люди живут словно бессмысленные скоты, уткнувшись носом в землю, дайте им потешить сердце сказкой, дайте насладиться в обманчивых грезах радостями, которых никогда у них не будет. Больше всего ее волновала и приводила к согласию с убеждениями юноши идея справедливости.

- Вот это вы правильно говорите! - восклицала она. - Когда дело справедливое, так я за него буду стоять, хоть на куски меня режь. И ведь, правда, почему бы беднякам не зажить в свое удовольствие? Ведь это справедливо!

И тогда Маэ, осмелев, тоже воспламенялся:

- Эх, разрази их гром! У меня в кошельке не густо, а вот, право, дал бы пять франков, только бы дожить до этого... Вот перетряска-то получится! Верно? А скоро она будет? И как за это дело примутся?

У Этьена на все находился ответ. Старое общество трещит, вот-вот рухнет. Протянет несколько месяцев, не больше, смело заявлял он. Что касается способов действия, тут он говорил более туманно, и его разъяснения представляли собою смесь идей, вычитанных из книг, - перед невеждами он не боялся пускаться в рассуждения, в которых путался сам. Тут находили себе место всякие разрушительные теории, смягчаемые уверенностью в легкой победе, убеждением, что вражда между классами окончится всеобщими объятиями; разве только вот некоторых упрямых хозяев и буржуа придется образумить силой. И все слушатели как будто понимали его, одобряли, принимали чудодейственное разрешение социальной борьбы; всех воодушевляла слепая вера новообращенных, подобно тому как в первые времена христианства люди ждали возникновения нового, совершенного общества на развалинах античного мира. Маленькая Альзира по-своему истолковывала отдельные слова и представляла себе счастье в образе дома, где будет тепло, светло и где у детей будет много игрушек и много всякой еды. Катрин сидела не шевелясь, все в той же позе, опершись подбородком на руку, и не сводила глаз с Этьена, и когда он умолкал, она бледнела и чуть-чуть вздрагивала, словно ей делалось холодно. Но вот мать бросала взгляд на циферблат кукушки.

- Ой, что же это мы! Десятый час! Чего доброго, проспим завтра.

И все вставали из-за стола, с грустью, с щемящим сердцем отрываясь от мечтаний. Казалось, минуту назад они были богачами и вдруг снова погрязли в черной тьме нищеты. Старик Бессмертный, отправляясь на шахту, бормотал, что от всех этих побасенок похлебка лучше не станет; остальные гуськом поднимались по лестнице, словно впервые замечая пятна сырости на стенах и дурной запах, пропитавший спертый воздух. Поселок уже спал тяжелым сном. В верхней комнате, служившей спальней для всех Маэ, Катрин ложилась последней и гасила свечу, но от волнения она долго не могла уснуть. Этьен слышал, как она беспокойно ворочается в постели.

Иногда на эти беседы собирались и соседи. Левака восхищала идея раздела материальных благ. Пьерон благоразумно уходил домой спать, как только начинались нападки на Компанию. Иной раз забегал Захарий, но политику он считал скучной материей и предпочитал прогуляться в заведение Раснера, выпить кружку пива. Что касается Шаваля, он, распалясь, требовал крови. Почти каждый вечер он проводил часок в доме Маэ, и в этом большую роль играла скрытая ревность, страх, как бы у него не отбили Катрин. Девушка, к которой он начал остывать, снова стала ему дорога с тех пор, как Этьен поселился в ее доме, спал возле нее и мог ночью овладеть ею.

Влияние Этьена ширилось, постепенно он революционизировал поселок. Тайная его пропаганда была тем более действенной, что у всех возросло уважение к нему. Жена Маэ, несмотря на свою осторожность и недоверчивость хорошей хозяйки, относилась к своему молодому жильцу с почтением, так как он платил за хлеба аккуратно, не пил, не играл в карты, вечно сидел за книгами. Всем соседям она расхваливала его ученость, и те даже злоупотребляли его любезностью, одолевая его просьбами написать какому-нибудь родственнику письмо от их имени. Он стал своего рода поверенным их, на него возлагалась корреспонденция всего поселка, с ним советовались в важных семейных делах. В сентябре ему удалось создать столь желанную ему кассу взаимопомощи, еще очень шаткую организацию, охватывавшую только жителей рабочего поселка; но он крепко надеялся, что в нее вступят углекопы из всей округи, в особенности если Компания, до сих пор не принимавшая никаких мер против кассы, и дальше не будет ее стеснять. Его выбрали секретарем объединения, и он даже получал маленькое жалованье за письмоводство. Он считал себя чуть ли не богачом. Женатым углекопам жилось трудно и не удавалось сводить концы с концами, но воздержанный молодой человек, свободный от всякой обузы, мог даже делать сбережения.

В Этьене происходила перемена: пробудилась подавленная бедностью инстинктивная забота о своей внешности, о благообразии; он приобрел суконное платье, даже позволил себе такую роскошь, как хромовые сапоги. Неожиданно для него самого он был признан вожаком - весь поселок группировался вокруг него. Он познал приятное чувство удовлетворенного самолюбия, первые опьяняющие радости популярности. Стоять во главе других людей, командовать ими, хотя он еще так молод и вчера был никому неведомым откатчиком, сознание этого переполняло его гордостью, подогревало его мечту о близкой революции, в которой он будет играть важную роль. Выражение его лица изменилось, стало строгим, он с удовольствием слушал себя; зародившееся в нем честолюбие вносило воинственность в его взгляды и влекло к борьбе.

Тем временем подошла осень, от октябрьских холодов порыжела листва в палисадниках; за тощими кустами сирени больше не миловались парочки на крышах низких сараев; в огородах на грядках остались лишь зимние овощи: кочаны капусты, осыпанные белым бисером инея, порей и не боящиеся холода сорта салата. Вновь забарабанили проливные дожди по красным черепичным кровлям и с шумом низвергались в бочки, подставленные под водосточные желоба. Опять началось время тягчайшей нищеты. В каждом доме жарко топились чугунные печки, набитые углем, отравляя воздух в запертых комнатах.

Как-то раз в октябре в одну из первых студеных ночей Этьен, возбужденный собственными речами, которые он вечером вел в нижней комнате, долго не мог уснуть. Он видел, как Катрин скользнула под одеяло, потом задула свечу. Вероятно, она тоже была крайне взволнована, охвачена тем мучительным чувством стыдливости, которое порой заставляло ее поскорее спрятаться, но делала она это так неловко, что раскрывалась еще больше. В темноте она застыла и лежала как мертвая, но Этьен чувствовал, что она не спит и думает о нем; еще никогда эта взаимная тяга не наполняла ее таким смятением. Шли минуты, оба не шевелились, тщетно стараясь сдержать тяжелое, прерывистое дыхание; два раза он чуть не вскочил, готов был овладеть ею. Что за нелепость, страстно желать друг друга и никогда не поддаваться влечению! Зачем бороться с желанием? Дети спят, сейчас она жаждет его, вся замирая, ждет; она безмолвно сожмет его в объятиях, крепко стиснув зубы. Прошло около часа. Он не подошел к ней, она не смела повернуться, боясь, что сама позовет его. Чем дольше они жили бок о бок, тем больше преград вырастало меж ними; обоих отвращали от сближения стыд, щепетильность, дружба - они и сами не могли бы объяснить, что с ними творится.