У людей, о которых я говорю, это особое выражение сразу бросилось мне в глаза, и я подумал, что это констебли или представители шерифа. А между тем, проезжая мимо, я успел только мельком взглянуть им в лицо и в другое время не обратил бы на них внимания.
Я не поклонился этим людям, но заметил, что мое появление их заинтересовало. Обернувшись назад, я увидел, что они подъехали вплотную друг к другу и о чем-то оживленно беседуют, а по их жестам догадался, что разговор идет обо мне.
Вскоре я ускакал далеко вперед и перестал о них думать. Я спешил на плантацию, еще не зная, что предпринять.
Я выехал по первому побуждению, надеясь только скорей узнать, что там делается, либо от Эжени, либо от самой Авроры.
Так ничего и не обдумав, я доехал почти до самой плантации. Теперь я немного придержал коня, чтобы собраться с мыслями. Я даже на минуту остановился. Здесь речной берег делал небольшой изгиб, и дорога как бы срезала его. Эта часть берега была не возделана и не огорожена. Свернув к реке, я остановил лошадь у воды и сидел, не слезая с седла, погруженный в раздумье.
Я старался составить какой-нибудь план действий. Что мне сказать Эжени? Что — Авроре? Захочет ли Эжени видеть меня после того, что она написала? В своем письме она сказала мне «прощайте», но сейчас было не время соблюдать какие-то церемонии. А если она не захочет, удастся ли мне повидаться с Авророй? Я должен видеть ее. Кто может мне помешать? Мне надо так много сказать ей! Сердце мое было переполнено. Только разговор с нареченной мог принести мне облегчение.
Так и не приняв никакого решения, я снова повернул коня и, пришпорив его, поскакал по береговой дороге.
Подъехав к плантации, я увидел у ворот двух верховых лошадей. Я сразу узнал лошадей тех всадников, которых обогнал на дороге. Они опередили меня, пока я стоял на берегу реки. Теперь седоков не было видно: они, должно быть, вошли в дом.
Лошадей держал негр. Это был мой старый друг Зип.
Я подъехал и заговорил с ним, не слезая с седла. Мне хотелось узнать, кто эти люди.
Его ответ меня не удивил. Предположение мое оправдалось. Это были блюстители закона — местный шериф и его помощник. Незачем было спрашивать, по какому делу они приехали, я и сам догадался.
Я только спросил Сципиона о подробностях. Он коротко рассказал мне все, что знал, а я слушал, не прерывая его. Шериф наложил арест на дом и все имущество; Ларкин пока по-прежнему управляет негритянским поселком, но скоро всех негров продадут; Гайар постоянно бывает здесь, а «мисса Жени уехала».
— Уехала? Куда?
— Не знаю, масса. Наверно, в город. Она уехала этой ночью.
— А…
Я на минуту остановился, сердце мое бешено колотилось.
— А Аврора? — спросил я с усилием.
— Рора тоже уехала, масса. Она уехала вместе с мисса Жени.
— Аврора уехала?!
— Да, масса, она уехала, истинная правда.
Я был крайне удивлен тем, что он мне сообщил, меня поразил этот таинственный отъезд. Эжени уехала ночью! Вместе с Авророй! Что это значит? Куда они поехали?
Но сколько я ни расспрашивал Сципиона, мне не удалось раскрыть эту тайну. Он ничего не знал о делах своей госпожи, ничего, кроме того, что касалось негритянского поселка. Он слышал, что его самого, его жену и дочь, малютку Хло, как и всех его товарищей-негров, отправят в город и продадут с торгов на невольничьем рынке. Отъезд был назначен на следующий день. О продаже с аукциона уже дали объявление в газетах. Вот и все, что он знал. Нет, не все. У него была еще новость для меня. Это истинная правда, он слышал, как об этом говорили белые люди — Ларкин, Гайар и работорговец, который теперь занимался их продажей. Речь шла о квартеронке. Ее должны были продать вместе со всеми.
Кровь закипела во мне, когда я услышал рассказ Сципиона. Нечего и говорить, что я верил ему. Все подробности разговора звучали в его передаче вполне правдоподобно. Не могло быть никаких сомнений, что он говорит правду.
Плантация Безансонов утратила для меня всякую привлекательность. Да и в Бринджерсе мне больше нечего было делать. Новый Орлеан — вот куда я теперь стремился.
Дружески простившись со Сципионом, я повернул коня и поскакал обратно. Благородное животное чувствовало мою тревогу и мчалось галопом. Эта бешеная скачка была под стать бушевавшим во мне чувствам.
Через несколько минут я уже передал свою лошадь конюху и, поднявшись к себе в комнату, стал готовиться к отъезду.
Глава XLII. ПЛАВУЧАЯ ПРИСТАНЬ
Теперь я ожидал только парохода, который доставил бы меня в Новый Орлеан. Я знал, что долго ждать не придется. Ежегодная эпидемия пошла на убыль, в городе должна была возобновиться обычная деловая жизнь и начаться сезон развлечений. Пароходы, ушедшие на север, уже побывали на всех притоках Миссисипи и, нагруженные дарами щедрой долины этой могучей реки, устремились к великому южному пакгаузу американской торговли.
Пароход мог прийти со дня на день, вернее — с часу на час.
Я решил отплыть с первым же из них.
Гостиница, в которой я жил, да и сама деревня находились на порядочном расстоянии от пристани; ее отнесли подальше от реки из разумной предосторожности. Здесь, как и на тысячи миль вверх и вниз по течению, берега Миссисипи поднимаются всего на несколько футов над ее уровнем, вода день за днем подмывает грунт, и красноватый поток подчас уносит целые пласты прибрежной земли.
Казалось бы, что такая неустанная работа воды должна со временем непомерно расширить ложе реки. Но нет: под действием течения, образованного новой излучиной, то, что снесено на одном берегу, отлагается на другом, и река сохраняет свою первоначальную ширину. Это примечательное явление размыва и отложения наблюдается от устья Огайо до устья самой Миссисипи, хотя далеко не всюду в одинаковых масштабах. В иных местах размыв происходит столь стремительно, что в несколько дней вода может унести не только часть поселка, но и целую плантацию. Нередко также во время весеннего паводка своенравная река бросается наперерез собственной излучине и в течение нескольких часов образует новое русло, куда и устремляет свои воды. Представьте себе, что в глубине излучины расположена плантация, а иногда даже три-четыре, — и вот в один прекрасный день хозяин, который лег спать в полной уверенности, что он прочно обосновался на материке, утром просыпается на острове. В ужасе видит он перед собой красно-бурый поток, который мчится мимо, отрезая его от суши. Теперь без парома, который обойдется недешево, ему уже не попасть в соседнюю деревню; не попасть на рынок и фургонам, нагруженным гигантскими кипами хлопка и бочками с табаком и сахаром. Случись еще раз подобное вторжение — и свирепая река унесет, пожалуй, самого хозяина и дом, а заодно и несколько сот его полуголых негров. В страхе перед грозящей гибелью человек бросает родной очаг и переселяется куда-нибудь выше или ниже по течению, где, как ему кажется, он будет надежнее защищен от неожиданной напасти.