Только никому не говори. Солнце любви - читать онлайн книгу. Автор: Инна Булгакова cтр.№ 38

Опять молчание.

- Нет, это невыносимо! И когда вы собираетесь?

- На днях. Как только Дмитрий Алексеевич вернёт мне мой блокнот с данными.

- Вы ему отдали блокнот? Зачем?

- На время. Ему нужно для каких-то там деталей. Не знаю. Он скрывает.

- Иван Арсеньевич, давайте подождём!

- Чего? Смерти свидетеля?

Итак, подозреваемые сидят по домам (ах, отрадненские закаты! Пурпур, золото, зелень и синева небес!). Пока сидят. Путь свободен! Вперёд!

Я вошёл в прохладный гулкий вестибюль, куда не входил уже одиннадцать лет. Старушка вахтерша с любопытством изучила писательское удостоверение, вздохнула отчего- то и пропустила. Молодость вдруг нахлынула на меня ожиданием и надеждой. Какие надежды, какие ожидания? Опомнись, все ушло, разве что поймаю преступника, да и то сомнительно! Одинокий и всеми брошенный подошёл я к лифту, вознёсся на незабвенный девятый этаж. Аудитория 929. Вертер бросился навстречу.

- Здравствуй, Петя! Как успехи?

- Какие успехи?

- Экзамен сдал?

- А-а… пустячок! Зарубежка. Эдгар По с Бодлером попались.

- О, декаданс, символизм, сфера подсознательного… и какие у тебя с ними отношения?

- На пять.

- Удачно. Пойдём уединимся.

Мы вышли на лестницу, на ту самую лестницу, где я когда-то уединялся с девочкой с романо-германского и где три года назад Вертер выпрашивал злосчастные

экзаменационные билеты.

- Ну, за тобой действительно следят? Или воображение играет?

- Не то чтобы… так мне кажется. Во всяком случае, мне звонили по телефону.

- Когда?

- После того кошмарного четверга… да, в пятницу, в двенадцать ночи. Все уже легли… я имею в виду жену и её родителей. А я занимался. Вдруг звонок. Выхожу в коридор, говорю: «Алло!» Кто-то спрашивает: «Это Петя?»

- Кто спрашивает?

- Черт его знает! Тихо-тихо, почти шёпотом. Должно быть, через платок, голос какой-то придушенный. Я говорю: «Петя». И он заявляет: «Что ты видел и слышал три года назад шестого июля на даче Черкасских?» Я говорю: «Ничего». А он опять: «Расскажи, что ты видел и слышал, — так будет для тебя спокойнее». Представляете?

- А ты?

- А что я? Я сказал: «На крыльце посидел в тенёчке и уехал в Ленинград. Ничего не знаю», — и повесил трубку.

- Молодец. Глядишь, с тобой ещё можно будет пойти в разведку.

- Лучше не надо. Что мне теперь делать?

- Тебе — ничего. А вот у меня, чувствую, весь план к черту летит… Ладно, давай разберёмся. Вспоминай. Борис: резкий, довольно тонкий голос… Дмитрий Алексеевич: горячий, страстный, чуть с хрипотцой… Актёр: роскошный бас, редчайший… Ну?

- Так ведь шёпот же!

- Голос-то хоть мужской?

- Наверное… Не знаю!

- Попробуем с другого конца. Твой новый телефон знали только Анюта и я. Дмитрию Алексеевичу я его продиктовал в субботу, а тебе звонили в пятницу…

- Да телефон я сам, дурак, дал.

- Кому?

- Актёру. Он спросил — я дал.

- При каких обстоятельствах?

- Когда мы яму закапывали… так тошно было. Я сказал, чтоб отвлечься, что я его по «Смерти в лицо» помню.

- Что такое «Смерть в лицо»?

- Фильм. Не видели?

- Нет.

- Боевик. Ничего. А он говорит, что сейчас в новом каком-то снимается. «Не хотите поприсутствовать?» Ну, интересно, конечно. И дал ему телефон.

- Кто ещё слышал номер телефона?

- Все, кроме вас, могли слышать. Вы как раз дом осматривали.

- Петя, я ведь русским языком тогда сказал, что среди нас — убийца!

- Это убийца мне звонил?

- А кому ещё ты нужен?.. Ладно, я тоже хорош, не сумел тебя прикрыть. Вообще-то я уверен, что никто тебя не тронет: нет смысла, и все же… Вот опять ты влез — и все идёт насмарку!

- Иван Арсеньевич, — мужественно возразил Вертер, — не меняйте никаких планов из-за меня. Я продержусь. Постараюсь не оставаться один. Сейчас с ребятами на теннис, потом в бассейн, потом.

- Да, сегодня будь на людях, но вообще придётся снять напряжение.

- А как?

- Василий Васильевич, бухгалтер наш, за меня сильно переживает. Он предложил пустить слух, что мои соседи по палате полностью в курсе и молчать не будут. Четверо тайных свидетелей, не считая меня, — какая уж тут тайна.

- А почему четверо? Я, бухгалтер и Игорь.

- И Дмитрий Алексеевич. Петя, ты видел в его мастерской портрет Любови Андреевны с дочерьми?

- Конечно. Я ж ему позировал три года назад. Портрет висит на самом видном месте, между окнами.

- Висел. Ты его рассматривал в деталях?

- Я вообще на него не смотрел. Там Маруся в чем-то красном… прямо бросается в глаза… неприятно.

- Портрет исчез в ту же ночь, когда тебе звонили.

- Ничего себе! А зачем он убийце?

- Дмитрию Алексеевичу тоже звонили той ночью, но просто молчали в трубку. Это- то и странно… если б его приняли за тайного свидетеля, как тебя, то принялись бы расспрашивать. Слушай, этот голос звучал угрожающе?

- Совсем нет. Меня как будто просили рассказать, просили как-то устало, почти безнадёжно.

- Удивительно! Что же нужно убийце? Я его не понимаю… Как он сказал: «Что ты видел три года…»

- «И слышал».

- «И слышал». Интересно. Ты ведь ничего не слышал?

- Ничего.

- Допустим, он предполагает, что ты вернулся с речки раньше. Само убийство ты видеть не мог, он это понимает: с такими прямыми данными наши поиски уже б закончились. Но, значит, ты мог что-то слышать из открытого окна. Что именно? Голос убийцы? Полагаю, это был не шёпот, ты б его узнал, искать опять было бы уже нечего. Крик Маруси? Их ссору? Какое-то имя, которое она произнесла? Какое-то слово… Нет, не понимаю… Мало данных: шаги и шёпот… Ты единственный, кто их слышал. Ну, вспомни: шаги и шёпот… Не соединяются? Никто не вспоминается?.. Ну, попробуй.

Петя вспоминал изо всех сил — напряжённое лицо, чуть слышное бормотание:

- Кусты шевелились медленно- медленно… я под землёй с Марусей… пауза… Вот пробежал из светёлки над погребом в комнаты… легко, быстро… а шёпот медленный, усталый, прошелестел безжизненно, словно совсем без интонации, знаете, словно текст прочитал, одинаково выделяя каждое слово…

- Ясно, боялся, что узнаешь. А с Дмитрием Алексеевичем и вовсе заговорить не рискнул… Или тот слишком хорошо знает голос, даже шёпот убийцы, например, своего Ники… Или история с портретом гораздо сложнее, чем я думал. Кажется, я начинаю бояться за художника.