Он снова помолчал и продолжил совсем другим тоном, деловым и
суховатым:
— Мне нужен незасвеченный человек. Не связанный ни с одной
из спецслужб. Но при этом достаточно профессиональный и, самое главное,
надежный. Дело в том, что в сложившейся ситуации я совершенно никому не могу
верить…
— Но почему я? — проговорил Павел. — Ведь вы
знаете, что меня списали… отправили в отставку… вы знаете, что я едва избежал
серьезного обвинения…
— Я все знаю. — Президент снова сделал рукой
предостерегающий жест. — Я помню вас по Петербургу… вы были честным,
порядочным человеком, а в этом отношении люди не меняются.
— Я изменился, — с горькой усмешкой ответил
Павел. — Вся моя честность осталась в прошлом… она кончилась восемь лет
назад. Точно так же, как и весь мой профессионализм. Нет, я не тот человек,
который вам нужен. Я обычный таксист, точнее — ночной извозчик, мелкий бомбила,
как сейчас говорят.
— Позвольте мне самому судить! — прервал его
президент. — И выслушайте меня до конца…
— Как я могу не выслушать вас! — усмехнулся
Павел. — Вы как-никак президент!
— Так вот… — Президент наклонился к Павлу через стол,
несколько секунд исподлобья смотрел на него, словно пытаясь прочесть его мысли,
наконец бросил на стол несколько фотографий: — Вы знаете этого человека?
Павел вгляделся в больное, изможденное лицо, обтянутое
желтой пергаментной кожей.
— Я знаю, кто это, — ответил он, перекладывая
снимки. — Сейчас это знает каждый. Для этого достаточно хотя бы изредка
включать телевизор или развернуть любую газету. Бывший офицер ФСБ Алексей
Литовченко, перебежчик… лично я его не знал.
— И это хорошо, — кивнул президент. — Иначе у вас
были бы точки пересечения. Вас могли бы вычислить. А так — вы никому не
известный человек, темная лошадка, ни с кем не связаны. У вас нет никаких
засвеченных контактов. Поэтому вы можете отправиться в Лондон и выяснить, кто
стоит за его смертью…
— Вы же человек из Комитета! — удивленно проговорил
Павел. — Вы прекрасно знаете, что раз попав в списки Управления кадров, я
там буду числиться до самой смерти! Так что вычислить меня не представляет
никакого труда!
— Говорю вам — не перебивайте! Все-таки у меня есть кое-какие
возможности. — Президент усмехнулся. — Вы больше не числитесь в
кадровых списках. Вас оттуда вычистили. Так что теперь вы — человек-невидимка,
человек без прошлого…
— Без прошлого? — повторил Павел как эхо. — Нет,
Владимир Владимирович! Я никуда не могу деваться от своего прошлого! И то, что
вы вычистили меня из списков Управления кадров, ничего не меняет. Я не
перестану каждую ночь видеть один и тот же сон! Не перестану снова и снова
переживать то, что случилось восемь лет назад! Извините, но даже вы не властны
над прошлым!
Он резко выдохнул, закрыл лицо руками и продолжил тихим,
дрожащим голосом:
— Именно поэтому я работаю по ночам. Все равно мне не
удается заснуть, пока не вымотаюсь до последнего предела. И даже тогда… стоит
мне закрыть глаза, как я снова и снова вижу лестницу, и залитый кровью коридор,
и то, что я застал в своей квартире восемь лет назад…
Прошло восемь лет, но он помнил все так, как будто это
случилось только вчера.
Тогда он работал в Управлении охраны УФСБ Петербурга,
отвечал за безопасность нескольких политиков федерального уровня, находившихся
на их территории. В частности, за безопасность известной женщины-политика,
депутата Государственной думы.
В тот день ничто не предвещало трагедии.
Жена проводила его до лифта, поправила шарф, коснулась щеки
легким прощальным поцелуем. Павел был счастлив.
Накануне она встретила его с работы загадочная, словно
светящаяся изнутри.
— Ты была у врача? — Павел склонился над ней, бережно
взял ее лицо в ладони, вгляделся в него.
— Угу! — Она смешно, по-детски наморщила лоб, опустила
веки. — Шесть недель!
Павел обнял ее и закружил по квартире…
— Осторожнее! — завизжала она. — Поставь меня на
место! Разве можно так обращаться с беременной женщиной!
Если бы он тогда знал… если бы знал!
В одиннадцать часов его подопечная, женщина-политик, должна
была встретиться с адвокатом, который вел в то время громкий процесс,
замешанный на больших деньгах и большой политике. Встреча была назначена в
офисе адвоката на набережной Екатерининского канала.
Павел заранее проверил подходы к офису, отметил опасные
точки — подворотню, проходной двор, выходящий на Малую Конюшенную. Подворотню
поручил Вале Елисееву, двор решил перекрыть сам. Ждал в машине прибытия
объекта, привычно просчитывая возможные варианты событий.
И когда ему сообщили по переговорнику, что объект на
подходе, резко, тревожно зазвонил мобильник.
На дисплее аппарата высветился номер жены.
Привычно просканировав взглядом набережную, Павел поднес
телефон к уху.
С этого момента закончилась его жизнь, и начался кошмар,
непередаваемый и непереносимый.
В трубке раздался голос Лены.
Но в этом голосе не было и намека на утренние счастливые
интонации, голос жены дрожал от ужаса:
— Павлик, скорее… спаси меня! Скорее…
— Что, что случилось? — выкрикнул он, теряя рассудок от
страха.
— Скорее… спаси меня… они меня убьют!
Весь его профессионализм как ветром сдуло. Голова, холодная
и расчетливая, когда нужно было просчитать операцию, обезопасить подходы к
объекту, расставить надежных людей в наиболее опасных точках, — эта голова
начисто отказала. Он знал только одно: Лена в опасности. И не только Лена, но и
их ребенок… их ребенок, которому еще только предстояло появиться на свет.
Павел затравленно огляделся по сторонам, вывернул руль…
— Эй, шеф, ты куда? — раздался в переговорнике голос
Елисеева. — Какие будут указания?
— Валя, прикрой оба направления! — выпалил
Павел. — У меня форс-мажор… потом объясню…
— Ты с ума сошел! — Елисеев был просто поражен. —
Объект уже на подходе! Оттуда, где я стою, не просматривается подход со стороны
проходного двора…
И тут в переговорнике раздался голос старого друга Алексея
Самойлова:
— Павлик, что у тебя случилось?
— Алеха, с Ленкой беда! — выпалил Павел, выезжая на
Невский. — Она просила о помощи…
— Я совсем близко. — В голосе Самойлова звучала
тревога. — Если нужно, через пару минут подъеду…
— Прикрой меня, будь человеком!
— Ладно, не беспокойся. — Голос Самойлова становился
глуше, переговорник работал на пределе досягаемости. — Не беспокойся, я
беру все на себя…