– Может, не стоит? Уж очень высока плата получается, – усомнилась Аполония.
– Такое нельзя прощать! Или ты считаешь иначе? – при этом темные глаза Алкмены полыхнули дьявольским огнем.
– Нет, я не считаю. Сердце врага должно быть растоптано! Но я сомневаюсь, враг ли он мне?
– Он мне враг, а значит, и тебе.
– Хорошо, я сделаю все, как ты скажешь.
Аполония сняла с головы ленту, и ее тяжелые волосы цвета горького шоколада упали на смуглые плечи. Не торопясь Аполония расстегнула сорочку, обнажив словно высеченное из темного мрамора юное тело. Острые ключицы, изящные щиколотки, колени, напоминающие лица детей-близнецов, небольшая высокая грудь с темными ореолами вокруг сосков, тонкая до невозможности талия, узкие бедра и манящие ямочки на упругих ягодицах. Даже Алкмена не смогла отвести взгляда от прекрасных пропорций, а она-то видела это тело постоянно.
– Совсем как я в юности, – удовлетворенно произнесла она. – Никуда не денется, как пес цепной будет служить. И никакого приворота не надо.
– Так, может, тогда не будем ворожить?
– Дело надо довести до конца. Луна нынче растущая – то, что надо. Возьми вот это и это. Натрешь себя три раза, повторяя заговор.
– Что это? – удивилась Аполония, глядя на жидкость. – Это не повредит моей коже?
– Нет, напротив. Это вода – морская, с медом диких пчел, и чистая родниковая. От такой воды кожа станет мягкой и бархатистой, еще краше, хоть краше, чем есть, уже некуда.
– Тогда ладно, – рассмеялась девушка. – Буду краше дальше некуда.
Аполония зачерпнула из первой крынки приготовленную воду, попробовала на вкус – сладко. Опустила ладонь и стала натирать ею тело, приговаривая:
Тело мое бумажное, кожа бела,
Кровь солена, любовь к рабу божьему Елисею сладка.
Я грудью вздохну, головой буйной встряхну,
Босой ногой по сердцу раба божьего Елисея пойду.
Чтоб ему ни одной темной ночи не спать,
Не лежать, матери, отца не вспоминать,
Друзей не окликать, подруг не зазывать,
Чтоб меня, рабу божью Аполонию, двенадцать лет
не забывать.
Будьте, мои слова, крепки и лепки.
Двенадцать лет держитесь, двенадцать лет лепитесь.
Ключ, замок, язык. Аминь.
Затем девушка проделала то же самое с водами из двух других крынок. После натирания тела родниковой водой Аполония нагая вышла из избы и стала сушиться, кружась в лунном свете.
– Теперь никуда не денется. Только сама не забывай, кто он для тебя, – предупредила Алкмена, но девушка ее уже не слушала. Она побежала по дорожке к склону, откуда открывался вид на море.
– Какая волшебная ночь! Звезды, как горошины. А море, море какое! Спокойное, словно оно уснуло! Э-ге-гей! Просыпайся! – закричала Аполония и бросила со скалы камень. Камень исчез в темноте, отозвавшись глухим всплеском.
Санкт-Петербург. Наши дни
Половина дела сделана – в стан врага нанесен сокрушительный удар, который вывел его из равновесия. Сегодня Томиле позвонила взбешенная Сазонова и потребовала немедленно забрать Дениса. Она шипела, как змея, назвала ее кукушкой, а Николая козлом, от которого, кроме проблем, ничего не дождаться.
До окончания продленки оставалось еще три часа, поэтому можно было пока заняться своими делами. Суп надо сварить и дыру в кармане куртки сына зашить. Мать постоянно ворчит, что она по дому ничего не делает. Как же «не делает»! Еще как делает, пашет как лошадь. Мать ей сразу условие поставила, что ни ее, взрослую кобылу, ни ее семью она обслуживать не собирается. Один раз ужин не приготовила, потому что сил не хватило после работы идти в магазин, так теперь постоянно вспоминает.
Идти к Сазоновой забирать детские вещи? Очень надо! Сама принесет. А если не принесет, можно потом за ними сходить. Денис без лишней пары носков обойдется, дома у него шмотья и всяких игрушек-книжек полно, а Светку его вещи будут нервировать. Вот так вот! Противника надо добивать до конца и делать это всеми возможными способами.
Сазоновой Колька был нужен, только когда у него дела шли хорошо, а как только он попал в беду, так все – пошел вон. Тома ее сразу раскусила, как только увидела. Первое впечатление – оно самое верное, в этом Томила убеждалась не раз. Только всегда считала, что не нужно отвергать человека, если он с первого взгляда не понравился, и всегда за это расплачивалась. Так вышло и с Сазоновой. При знакомстве Светка показалась ей хищной и расчетливой. Но, как обычно, Тома из-за своего «не надо сразу отвергать человека, пусть он раскроется» со Светой стала общаться.
«И по гороскопу она Рыба – скользкая и противная. Настоящая щучка», – подумала Тома, вспомнив, как в марте Николай ушел к ней на день рождения вместо обещанного Денису похода в ТЮЗ.
То, что бывшего мужа посадили, Томилу ничуть не печалило. Уж лучше пусть за решеткой, чем с этой выдрой, рассудила она. Оно и полезно – посидит, подумает над своим поведением. Будет знать, как по потаскухам шляться.
А она ему передачку соберет с пирогами домашними, какие до свадьбы ему пекла. Глядишь, и наладится у них все.
Все шло, как надо. Томила впервые за последнее время стала улыбаться. Она взглянула на себя в зеркало, придирчиво изучая свое лицо. В детстве она дружила с одной хвастливой девочкой, Верой. Та все время чем-нибудь хвастала, ненавязчиво внушала окружающим мысль о своей исключительности. И платье у нее красивое, и через скакалку умеет прыгать без остановки, и даже парадная у нее самая лучшая, потому что первая от угла. Томка так не умела. Она понимала, что Веркина парадная ничем не лучше ее, а напротив, хуже, поскольку Веркин дом более старый, но Вера о нем так отзывается, что он предстает не иначе как дворцом. Платье на ней тоже самое обыкновенное – ситцевое в ромашку. Но у Томы-то на платье этих ромашек нет! И ни у кого больше их нет. Скачет Вера и в самом деле долго – тут возразить нечего, но уж не лучше всех – это точно. Юлька, которая на втором этаже живет, на три года их младше, совсем мелюзга, а со скакалкой такие штуки вытворять умеет, что Верке даже не снилось. Юля этому на гимнастике научилась, куда с четырех лет ходит. Только Юлька с ними играет редко, у нее всегда то занятия, то соревнования. Томиле, конечно же, тоже хотелось быть в чем-нибудь особенной, она даже могла придумать себе такую особенность, но вот беда – преподнести ее не умела. Поэтому, слыша очередное Верино: «К нам вчера гости приходили, и они сказали, что у меня красивые глаза. Мне все говорят, что у меня красивые глаза», – Томила могла сказать только: у меня тоже! «У меня тоже красивые глаза», – повторила Тома. Вера хмыкнула и ничего не ответила, будто бы и не услышала. «У меня красивые глаза», – внушала Томила, придя вечером с прогулки. Тогда, в десять лет, Тома не могла определить, красивые ли у нее глаза или нет. Она смотрелась в зеркало совсем не так, как смотрится взрослая женщина. Все, что зеркало ей могло тогда сообщить – это чистое ли у нее лицо или нет, а уж насколько оно привлекательно, отвечать на этот вопрос зеркало не торопилось. «У меня красивые глаза! – повторила девочка. – У меня будут самые красивые глаза!»