Он готов был заплакать, сам обманутый как ребёнок, и вдруг наткнулся на карты. В первый миг он не мог рассмотреть, что же это, ибо сквозь наворачивающиеся слёзы всё двоилось и сливалось в радужные сполохи. Проморгавшись, он всмотрелся в линии материков, в жёлто-розово-красные завихрения, напоминающие волосы красавиц в палехской росписи, вчитался в пояснительные тексты и, не выдержав, заплакал. Горячие слёзы падали на карту тёплых течений мирового океана и сливаясь, огибали острова и материки…
Неверов рассчитал и предусмотрел всё. В течение ближайших пятидесяти лет ожидалось глобальное потепление климата! Гольфстрим и все иные океанические реки, несущие райскую благодать южному полушарию, отталкиваясь с одной стороны от берегов Чили, с другой — от Бразилии, меняли свой вечный курс, заворачивали к Гренландии и в узкую горловину Берингова пролива. А далее! А далее они огибали всю арктическую зону России, согревая северные моря и Ледовитый океан, и, словно два вихря, сшибались и свивались в единую косу вокруг Таймырского полуострова и Северной Земли, лежащих точно посередине Евроазиатского континента.
Так уже было! По всему Заполярью цвели поистине райские, тропические сады, а если ещё учесть не заходящее летом солнце, то другой более благодатной земли не сыскать на всей планете. От прошлого сейчас остались только пласты каменного угля, лежащие чуть ли не на поверхности, и многочисленные кладбища мамонтов. Но зато у этого озёрного, изрезанного сотнями рек огромного полуострова вместе с Северной Землёй было будущее!
В Томской больнице Неверов находился уже более пятнадцати лет, значит, ждать оставалось не так уж и много…
Сергей Опарин спохватился, когда закончил чтение и обнаружил, что всё ещё находится на помойке за магазином. Свезённые со всего света овощи и фрукты зачастую не выдерживали пути, а чаще всего — цены и кошельков покупателей, гнили и оказывались в контейнерах, где превращались в зловонную, но сладкую кашу и служили пищей для мух. Он и не заметил, отыскивая страну счастья, что заморский продукт уже валится из баков на землю, превращаясь в грязные лужи, подтекающие под ноги, и что он снова со всех сторон заставлен пустыми картонными коробками, так что не видно заходящего солнца…
6
Когда пришла радиограмма с известием об аварии, Зимогор даже не удивился, но и не обрадовался, ибо всякая радость по этому поводу была бы слишком мелкой местью старому человеку, и он ограничился сакраментальной фразой:
— Ну, что я вам говорил?
Начальник экспедиции лишь взбагровел, схватил метровую деревянную линейку и в сердцах изломал её в щепки, рубя письменный стол, как шашкой.
— Сволочи! Всем головы поотрываю! Начальника партии под суд! Старшего мастера — под суд!
Говорят, в прежние времена он не был таким нервным, напротив, отличался волей и каменным хладнокровием.
Теперь же в гневе Аквилонов мог бы отдать под суд кого угодно без разбирательств и причин, сказывались старые, времён военного коммунизма, нравы, когда в шестидесятых начальник специального геологоуправления при Министерстве обороны был в звании генерала, обладал прокурорскими полномочиями, ходил с маузером и носил прозвище — Иван Грозный. Правда, теперь он постарел, давно снял погоны, демилитаризировался, из управления сделали экспедицию, лишили особого статуса и держали его в начальниках по одной причине: умел выживать в любых условиях, в том числе и в невыносимых рыночных, куда он вписался с ходу и безболезненно, сохранив при этом свои старые нравы. И оружие ему оставили — огромный маузер с магазином на двадцать патронов, личный подарок маршала Гречко. Прозвище ему заменили, стали звать Иван Крутой.
Для того чтобы обвинить Зимогора и снять его с должности главного геолога, ему потребовалось ровно одиннадцать секунд.
— Езжай, разберись и назови мне виновных! — приказал Аквилонов, собирая щепки, и вдруг швырнул их снова на пол. — Не то сказал!.. Если не сможешь спасти мою честь — спаси честь экспедиции. Помню, предупреждал… Но не убедил меня! А должен был убедить! Я ведь старик, Зимогор, а с нами тяжело… Езжай, найди причину, пока Ангел свою стаю туда не привёл.
Он был побеждён! Он сломался, разлетелся в щепки, как дубовая линейка в его руке. Однако Зимогор не испытал мстительных чувств, напротив, первый раз увидел перед собой гордого, но чувствительного человека…
И тогда ещё было предчувствие, что Аквилонов больше не поднимется…
Авария на скважине в Горном Алтае как бы подразумевалась изначально, и откровения Ячменного не звучали такими уж откровениями. Дело в том, что ещё до заброски сюда людей и техники, он, будучи тогда главным геологом, приезжал сам, чтобы задать точку для скважины — вбить железный репер, определившись на местности. Заказчик требовал точности чуть ли не до миллиметров и независимо от того, удобно будет размещать там буровую или нет. Поэтому Олег взял с собой топографа с теодолитом и сам таскал рейку, когда делали инструментальную привязку. Конечно, с точки зрения разумности, следовало бы задать скважину не на альпийском лугу, а на километр ниже, поближе к воде, которой требуется огромное количество на алмазном бурении: внизу был густой лес — не нужно натягивать маскировочные сети, и текла приличная горная речка, так что нет смысла прокладывать трубопровод, ставить дополнительные насосы и копать зумпф для сброса и отстоя отработанной промывочной жидкости. Но воля и инструкции заказчика были жёстки, да и деньги, отпущенные на этот проект весьма соблазнительны: в экспедиции с финансированием последнее время было худо, а один этот заказ позволял безбедно прожить целый год, поскольку Аквилонов и проектный отдел сумели спрятать в смете почти семьсот тысяч «лишних» долларов.
Заказчик смету не урезал ни на цент, и тогда Иван Крутой расщедрился, отдал в партию Ячменного экспериментальный буровой станок.
Когда Зимогор с топографом, медлительным, пенсионного возраста человеком, бродили по весеннему, только что вытаявшему альпийскому лугу с рейкой и мерной лентой, откуда-то сверху к ним спустился алтаец средних лет, кривоногий, низкорослый человек в пастушьей одежде: в этих краях держали когда-то огромные стада пуховых коз, и все местные жители были пастухами. Теперь колхозы рассыпались, но пастухи остались, хотя занимались бог весть чем.
— Ты кто? — спросил он без всяких прелюдий.
— Я землемер, а ты? — между делом отозвался Олег. Но вместо ответа, пастух опёрся на посох и прищурился.
— Зачем ты меряешь землю? Хочешь продать?
Сквозь спокойствие местного жителя проглядывало тяжёлое недовольство.
— Почему же обязательно продать? — засмеялся Зимогор. — Начальство сказало — измерить, вот и меряю.
— Измеришь и продашь! Всё уже продали, осталась одна земля!
— Да я ничего не продаю! — ещё веселился он. — Да и кому нужно покупать горы?
— Начальники твои продадут! — был ответ. — Откуда приехал?