Проклятие двух Мадонн - читать онлайн книгу. Автор: Екатерина Лесина cтр.№ 68

Все-таки не сходится.

Да и сама сцена ареста больше походит именно на сцену, отрепетированную и разыгранную со всем возможным пылом актеров-любителей… наверное, у меня паранойя. Но ведь действительно не сходится!

Сомнениями и вопросами я решила поделиться с Бехтериным, а потом вдруг подумалось, что если Василий не виноват, если его подставили, то кто? Тот, кому выгодно. Игорь даже не попытался вступиться за брата. Почему? Не потому ли, что сам подкинул недальновидному, но рьяному следователю информацию, рассчитывая именно на такие выводы. А что, убийца найден, все довольны и почти счастливы.

А я? Что тогда будет со мной? Наверное, ничего. Наверное, второе завещание и вправду существует, в противном случае сцена разоблачения состоялась бы чуть позже, скажем, после моей скоропостижной кончины.

Уеду, завтра же уеду… сама, без посторонней помощи. Утром Васька, улучив момент, извинился, сказал, будто проспал, и увезет меня сегодня, после обеда.

Обедать Василий Бехтерин будет не здесь, значит, нужно выбираться самой.

Тихий стук в дверь, тихий скрип и тихий же голос:

– Можно? – Ольгушка вошла осторожно, боком, будто опасаясь, что я могу ее прогнать. Жалкая, мятый сарафан, пакет сока в руках, желтые потеки на подоле, остатки слез на ресницах, покрасневший нос и припухшие веки, а ведь все равно красивая, настоящая картинка. Или картина. Одна из двух, скрывающих разгадку.

– Я у тебя побуду, ладно? – Она присела на краешек кровати. – Там все ругаются, а мне больно, когда они ругаются. Зачем?

– Не знаю.

Ольгушкино появление выглядело более чем странно, но… она же не совсем в себе, так стоит ли искать логику в поступках?

– Мама говорит, что теперь его посадят, а это неправильно. Он не виноват, он вообще хороший и всегда добрый. Или почти всегда. – Она рассуждала. Две вертикальные морщинки, сдвинутые брови, упрямый подбородок – гримаса то ли боли, то ли непонимания. – Определенно, чаще добрый, чем злой. Игорь наоборот. Игорь меня не любит, но не отпускает. Почему? Мама меня не любит, но тоже не отпускает. И остальные в этом доме. В этом нет логики. Зачем им я, если разговаривать не хотят? Будешь? – Она протянула пакет с соком. – Апельсиновый, твой любимый, видишь, я помню.

– Спасибо. – Пить не хотелось, но я все равно сделала глоток, чтобы не обижать Ольгушку.

– Марта тоже апельсиновый любила… она всегда любила то же, что и я. Странно? Ты пей, а то мама говорит, что обеда не будет и ужина, наверное, тоже…

Сок холодный, почти ледяной, легкой горечью жжет губы, и я послушно пью.

– Объясни, почему люди притворяются другими? Создают себе отражения, а потом путаются, где они, а где нет…

Ольгушка разговаривала не со мной – с собой, задавала вопросы и, видимо, находила ответы. Выражение ее лица менялось стремительно, гримаса отвращения переплавлялась в боль, боль – в удивление, удивление – в какое-то отрешенное, недоступное пониманию счастье.

А потом она заснула, свернувшись клубочком на моей кровати. Будить и прогонять? А смысл? И лень, и непонятная истома расползается по венам. Я прилегла рядом и сама не заметила, как задремала. Проснулась от сквозняка: легкий ветер прохладой скользнул по коже, и сон мгновенно улетучился, будто и не было его. За окном ночь, мягко-синяя, чуть туманная, ласковая.

Выходит, я весь день проспала? Невозможно. Но снаружи темно, и лунный свет, проникая сквозь открытое окно, рисует на ковре дорожку. Дверь открыта, и слабый скрип половиц будоражит ночную тишину. Кто-то ходит… уходит. Ольгушка, совершенно про нее забыла. Ну да, наверное, это она, проснулась и решила уйти к себе.

Не к себе, ко мне она шла, в комнату, не из комнаты. Остановилась у кровати, наклонилась и, проведя рукой по волосам, тихо позвала:

– Саша? Проснись, пожалуйста. Мне страшно.

– Я не сплю. – Шепот на шепот, еще один звук в оживающую ночь.

– Тогда пойдем… вставай, пойдем.

– Куда?

– Туда. – Ольгушка потянула за руку. – Мадонна плачет, ей страшно.

– Почему? – Я села на кровати, голова еще тяжелая после сна, мысли ворочаются медленно, нехотя, слабо понимаю, чего от меня требуется.

– Потому что она осталась одна. Одной нельзя, только вдвоем, чтобы зеркало и отражение. Никто не знает, кто есть зеркало, а кто отражение… и я не знаю. В них души, настоящие и чужие, им больно-больно… огонь выпустит на волю. Обуйся. Хочешь, я помогу? Нет, не тапочки, ботинки.

– Огонь? – Я машинально сунула ноги в ботинки.

– Огонь… маленькая свечка и пятнышки по бокам, сначала немного, потом все больше и больше. Их с самого начала нужно было сжечь, тогда ничего бы не случилось!

– Ты сожгла? – Мысль привела в ужас, Мадонны, нежно-хрупкое творение неизвестного мастера, нечто большее, чем просто искусство. – Ты их сожгла?!

– Нет. Пожалуйста, не сердись. Я хочу сделать правильно, но никто не понимает, а ты поймешь, ты с самого начала меня слушала. Ты видела, какие они… живые. Они боятся огня, а на самом деле огонь – очищение, им будет легко-легко, и души улетят на небо.

– Ольгушка. – Я постаралась взять себя в руки. – Что ты сделала с картинами?

– Ничего. Одной мне страшно… но ты поможешь? Я во двор вынесла, в доме нельзя разжигать огонь, мама будет ругать… они тяжелые, рама – это клетка, и краска – тоже клетка. Он рисовал, рисовал, приклеил души, запутал, залакировал, а все теперь любуются и хвалят, не понимая, как им больно…

– Значит, картины во дворе? – Первоначальный шок схлынул, уступив место тупой головной боли, странной сухости во рту и непонятному облегчению. Картины во дворе, она не успела их повредить, и пускай «Мадонны» не мои, но увечить их не позволю, слишком уж особенные… нельзя убивать чудо. – Ольгушка, они во дворе?

Ольгушка слабо улыбнулась и кивнула.

Ночь светло-лунная, легкий туман дымкой вьется у земли, наверное, по приметам это что-то значит, но вот что…

Это значит, что я – дура. Почти мертвая дура. Ледяное прикосновение железа к затылку и печальный шепот:

– Руки за спину, а то выстрелю… – И тут же, извиняясь, Ольгушка добавляет: – Я не хочу делать это здесь… но все равно, руки за спину. – Щелчок, и отголоском утреннего представления – наручники, но уже на моих запястьях. А дуло не исчезло, и Ольгушка командует: – Пойдем. Ты ведь помнишь дорогу? Конечно, помнишь, ты же за мною ходила… правда, было весело?

Было. Весело. А теперь страшно, только страх не во враждебно-шелестящей лесной темноте, страх сзади, сумасшедший и с пистолетом. И тропинка испуганно и ровно ложится под ноги… болотная вода в темноте блестит антрацитом, но против ожидания, меня не заставляют подойти к озеру, Ольгушка даже разрешает повернуться.

– Тише, – она прижимает палец к губам. – Не надо кричать… все будет хорошо, умирать не больно, я точно знаю.