Готический ангел - читать онлайн книгу. Автор: Екатерина Лесина cтр.№ 40

Стекло неживое».

– Ужасно, правда, ужасно? О чем это? – Пухлые ладошки Ольги Викторовны лежат на пышной груди, будто придерживая готовый вырваться вздох. – И Милочка, моя Милочка читала это… это непотребство!

«Все не то и не так. Не знаю, чего мне надо. Быть может, немного твоего тепла, сердца твоего, любви твоей, моей надежды?»

Нос чешется, и хочется чихнуть, но как-то неуместно. Такие слова, пусть и ни грамма правды в них, но все равно задевают. Оно ведь и вправду почти такое, одиночество, только запах другой – кухонный, сухой, выжженный сине-газовыми огоньками конфорок и уютным теплом обогревателя, разбавленный малиной и слабым ароматом свежеочищенного чеснока.

«Слишком многого хочу. Понимаю, не требую ничего, закрывая глаза, прячусь в темноту, в тишину, в одиночество.

То самое, со вкусом ежевики.

Блюдо на любителя.

Я не прошу тебя разделить его со мной. Я просто благодарен за то, что ты есть».

– Если не возражаете, то письмо это я заберу с собой. А конвертик не сохранился? Нет? Жаль, очень жаль…

Черные подушечки пальцев оставили на боках чашки круглые пятна. Тонер сыплется… тонер заменили, значит, письмо свежее, значит, нужно встретиться с рыже-блеклой мышью по имени Василиса Васильевна.

И с Ижицыным тоже.

Святина, встрепенувшись, тихо спросила:

– Это опасно? Скажите правду, это опасно?

– Опасно, – ответил Матвей. И ведь правду же сказал: одиночество всегда очень опасно.

Ижицын С.Д. Дневник

Третья неделя пошла, ребенок жив, а с Натальей неладно. Она все больше и больше на Машу походит, лицом, опухшим, одутловатым, некрасивым, глазами, в которых ни капли разума, упорным бдением над колыбелью.

Страшно. А если и с нею случится? Если это я проклят, если я погубил ее своей любовью, на которую не имел права? Доверилась, потянулась ко мне, а взамен? Она даже не понимает, что происходит. И не ест почти ничего, разве что силком.

Доктор, который до того надеялся, что Наташенька сама оправится, сегодня порекомендовал опиумный настой, говорит, чтоб подливали в еду, что Наталье отдых нужен, сон глубокий, никакого волнения. Господи, если ты есть, то накажи меня, не ее…

Я виноват. Я.

Болезнь отступает, но до чего же медленно. Она выпила из моей Натальи все силы. Мне больно находиться рядом, смотреть на изможденное старушечье лицо, на спутанные волосы, на губы, облезающие бледной кожицей. Больно прикасаться к вяловатому, изъеденному страданием телу, видеть, как она пытается выглядеть более здоровой, чем есть на самом деле.

Всякий раз, входя в ее комнату, испытываю страх, не перед нею – перед тем, что не уверен, смогу ли скрыть омерзение перед этой совершенно чужой вдруг женщиной. Она – не моя Наталья, подменыш. Она смотрит в глаза, пытается улыбаться, говорить о чем-то, я отвечаю, поддерживая игру, а сам только и думаю, когда ж все-таки прилично будет уйти.

Мне стыдно. Я понимаю, что Наталья не виновата, что она прежняя, только вот… что во мне изменилось? Или в ней? Я ведь люблю, как прежде люблю, от одной мысли, что Наташенька может умереть, леденею.

Нанял компаньонку, девица с рекомендациями и характера, говорят, веселого. Давно следовало это сделать, в доме пусто и безлюдно, может, эта неизвестная мне женщина переменит все к лучшему.

А Ульяна снова карты раскладывала, мычала что-то. И от детской не отходит, пускать в комнату не велел, да и кормилица, простая деревенская баба, не слишком Улю привечает. Признаться, несколько волнуюсь, как бы карлица в своей любви к Маше не натворила бед. Не думаю, что она и вправду способна на детоубийство, а колдовство и заговоры и вовсе считаю чушью, но меж тем по странности продолжаю беречься.

Ящик стоял у стены, огромный, из темных, плохо подогнанных друг к другу досок, между которыми темнели щели, а из них желтой щетиной торчала солома. Доски шершавые, занозистые, серые, в цвет перепоясавшей ящик цепи, только та – ярче, новее, переливается сталью, блестит, если дернуть – отвечает глуховатым, раздраженным звоном. Замок вот старый, амбарный. Ключа нет.

От ящика пахло тайной, разбойничьим кладом, запретом, который непременно хотелось нарушить, и еще немного пылью да привычной уже сыростью. Надо же, а время к обеду близится, пора бы выбираться из подземелья, но… но как оставить это, не заглянувши внутрь?

– Ключ? – Рената выпятила губу и, прижав к груди объемистую и хрупкую на вид вазу, задумалась. – Эт ты у Васьки поинтересуйся, он эти ящики таскал… а лучше сразу у Евгения Савельича. Ты это, за вчерашнее-то не забиделась? Ну за то, что на кухне-то? А то Евгений Савельевич сильно ругались.

– Нет, не обиделась, – мне было неудобно перед Ренатой, что вышло так нелепо.

– От и я думаю, что не должна бы. Там же и тепленька, и сготовлено добро, а что разговоры разговаривали, так оно-то ж завсегда люди говорят. – Рената поставила вазу на место, смахнула метелочкой из перьев пыль. – А ты б сходила, оделась бы к обеду, да и так в доме не горячо, вона как побелела-то вся…

А я и не заметила, насколько замерзла, подвальная сырость прилипла к одежде тонкой пленкой свежеталой воды, просочилась внутрь меня, и тело, выстуженное, вымороженное, отзывалось мелкой болезненной дрожью.

К обеду дрожь не прошла, теплый, вязанный из крученых разноцветных ниток свитер отказывался согревать, и мне было жутко стыдно и за свой внешний вид, не соответствующий месту, и за то, что соответствовать совершенно не хотелось, и само это действо, ненужно-пафосное и какое-то комичное в нынешних реалиях, раздражало.

– Вы плохо выглядите, – заметил Евгений сухо, резко и недовольно. – Вы не заболели?

– Она по природе бледненькая, – отозвалась Динка. – С рыжими это бывает. Ив, солнышко, дай мне соус, нет, не белый, а тот, другой, к мясу. Кстати, прислуга у вас совершенно распустилась, ведут себя просто невозможно…

– Я тебе давно говорил, – поддержал Иван. – Нельзя давать им волю, ты слишком либерален.

– Именно.

Все-таки они удивительно подходят друг другу, Льдинка и псевдоиспанский мачо. Динка сегодня в нежно-голубом, летящем, легком, воздушном, Иван в темно-синем, строгих линий и тяжелой ткани костюме, но оба красивы, успешны. А я? Что я тут делаю? И свитер этот дурацкий совершенно не греет.

– Все-таки вы замерзли. – Евгений не спрашивает – утверждает. – Нужно теплее одеваться. В подвале холодно. Мне бы не хотелось, чтобы вы заболели.

Понимающая Динкина полуулыбка, быстрый, удивленный взгляд Ива-Ивана, неуверенное пожатие плечами и снова тишина. Наверное, нужно что-то ответить, вежливость требует, а что – понятия не имею.