Райские птицы из прошлого века - читать онлайн книгу. Автор: Екатерина Лесина cтр.№ 79

Но-ва-лин.

Три слога. Темный волос. Округлое лицо, несколько пухлое, на мой взгляд. Прическа ей не идет, как и этот мягкий подбородок с ямочкой. Когда Новалин улыбается, то ямочки проступают и на щеках. Но я не верю ее улыбке.

И, преодолевая себя, внезапную сухость во рту, неловкость, я говорю:

– Доброго дня. Простите за опоздание.

Она прощает, легко и с улыбкой, и предлагает мне присесть. Я падаю на стул. Принимаю кофе. Диктую заказ. Мы разговариваем, оживленно, может показаться, что по-дружески, но это – иллюзия.

– Рада была с вами встретиться, – говорит она на прощанье. – Вы кажетесь мне знакомым. Скажите, мы с вами нигде не встречались?

– Нет, – довольно резко отвечаю я.

– Странно. Я готова была поклясться, что мы встречались.

Ее палец касается губ, скользит по нижней, пухленькой. Останавливается в уголке рта, пряча улыбку.

– Или вы просто похожи на одного моего знакомого?

Роберт пыхтит. Он ревнив и нетерпелив и уже сожалеет, что свел нас вместе. Домой я вернулся лишь к вечеру. И моя Эстер ждала меня с горячим ужином.

– Ты уже вернулся? – произнесла она фразу, которую произносила день ото дня все тем же ласковым тоном, не изменявшимся ни на йоту. И добавила: – Мой руки.

Потом она сидела и смотрела, как я ем. Неподвижная, белолицая, она походила на один из тех чересчур уж красивых манекенов, которыми полны витрины.

– Она похожа на тебя! – Я не выдержал и закричал, обвиняя ее.

– Кто, милый?

– Новалин!

– Она? Милый, поверь, в этой девушке нет ничего от меня. Она совершенно лишена вкуса, дурно воспитана и груба. – Эстер перечисляла недостатки суженой Роберта с нарочитым равнодушием, но в темных глазах ее гремела гроза.

– Конечно, она привлекательна, но… есть ведь иные, куда более миловидные девицы.

– Я – не Роберт.

– Что ты такое говоришь, милый? Ты заболел? – она поднялась и подошла ко мне.

– Ты же знаешь, что я – не Роберт!

– А кто же тогда?

Не знаю. Не помню. Мальчишка, пожелавший украсть чужую жизнь и чужую мать. Вымышленный персонаж по некоему странному стечению обстоятельств обретший жизнь. Или же Роберт Говард, придумавший себе призрачного приятеля и теперь пользующийся его маской.

– Ты – это ты, – сказала Эстер, касаясь моих волос. – И эта девица – тебе не пара.

Ночью, очередной бессонной ночью, которых, как я понимаю теперь, в моей жизни набралось слишком много, я сидел на подоконнике, курил и воскрешал в памяти лицо Новалин.

Я рисовал его на холсте воображения, придирчиво выверяя каждую черту с памятью.

Брови. Нос. Губы. Глаза. Черные дыры, два ствола, два чертовых револьверных ствола, которые глядят в самое сердце. Я уже видел подобные глаза и слышал этот голос. Я ничего не забыл, пусть бы и желал потерять память.

Я узнал ее в этом обличье.

Но что меняло мое знание? Ничего.

На следующий день я попытался увидеться с Робертом, еще не зная, стоит ли рассказывать ему историю моих приключений, о которых он спрашивал редко, предпочитая выдумывать собственные. Однако встреча не состоялась: Роберт был занят.

Как и на следующий день.

И все дни этого месяца… двух месяцев… трех…

Я приходил к его дому, как к храму, и смиренно ждал приглашения. Я видел, как сбегает из дому вечноголодный издерганный отец Роберта, спеша найти приют и мир в жилищах своих пациентов, и как бродит, подобна призраку, Эстер. Я высматривал знакомую фигуру, умоляя провидение позволить мне остановить грядущую катастрофу.

День ото дня становилось тяжелее.

Я терял силы. Это стояние у черты изматывало меня сильнее, чем переходы по раскаленной пустыне, чем африканские джунгли, полные ядовитых миазмов, чем шторма и штили. Уж не знаю, почему я позволял так поступать с собой и почему не попытался прорваться силой, если не к нему, то хотя бы к Новалин. Я же знал, что в случившемся виновата лишь она.

Та, что стережет меня, говорит, что Роберт был счастлив и потому не нуждался во мне.

Верить ей? Не знаю.

Однажды я все-таки столкнулся с Новалин. Случилось это почти спустя полгода после той знаковой встречи. Она выходила из магазина готового платья с пакетом в руках. Я же просто шел по улице.

– Здравствуйте! – сказал я ей, заступая дорогу. – Как ваши дела? Вы помните меня?

– Прекрати, – серьезно ответила Новалин. – Уже не смешно. Эти твои шутки утомили меня. И кажется, мы обо всем уже поговорили.

– Интересно, о чем?

Она развернулась и зашагала прочь, заставляя меня бежать следом, словно собачонку. И я побежал, поскольку не мог позволить себе быть гордым.

– Погоди… ты же знаешь сама! Ты за мной пришла!

– Я?

– Ты. Не надо играть удивление. Ты пришла за мной. И я готов… забирай.

– Куда? – Она все-таки остановилась и смерила меня взглядом, в котором были лишь холод и презрение.

– В ад. В бездну. В небытие. Туда, откуда ты явилась. Только его оставь в покое!

Новалин вглядывалась в меня, как будто бы я был зеркалом, в котором она искала собственное отражение. Она молчала так долго, что моя надежда успела родиться и умереть.

– Хорошо, – ответила она наконец. – Но ты сам желал этого. Помни.

Не буду говорить, что Новалин исчезла, растворившись в воздухе, как это пристало привидениям и духам. Она избрала обычный человеческий путь, покинув Кросс-Плейнс на поезде. И Роберт пришел провожать ее, пусть бы и пребывал в этот миг в ссоре, в обиде, ощущая себя преданным.

Он стоял, скрываясь среди людей, не понимая, что само его телосложение не дает ему оставаться незамеченным, и глядел вслед поезду. Наверное, было в этом нечто романтическое, тонкое, более подходящее какому-нибудь романчику о высокой любви. Я же знал, что в миг, когда Новалин Прайс убралась из города и нашей жизни, Говард получил свободу.

Вот только ничуть не обрадовался.

Он вернулся в мой дом, просто, как если бы не было между нами ни многомесячного молчания, ни ревнивой подозрительности, и это возвращение я принял так же, как он некогда принял мое. Он никогда не заговаривал о Новалин и разрушенном романе, но я знал историю во всех подробностях. Я словно бы читал ее в воспоминаниях Роберта, которые были полны радости встреч и горечи расставаний, взаимных обид, непонимания и притворного равнодушия, делавшего примирение невозможным. Он писал ей, она иногда соизволяла ответить, но ответы были сухи и официозны, что причиняло Роберту боль едва ли не сильнейшую, нежели обычное молчание.

Но здесь, в моем доме, не было места этой женщине. Мы с Робертом вновь сидели, беседовали, он читал новые истории, я же – слушал и давал советы. Эстер оставалась наверху, болтая с голубями на их курлычащем наречии.