Кудеяр. Аленький цветочек - читать онлайн книгу. Автор: Мария Семенова, Феликс Разумовский cтр.№ 74

Хорошо знакомая Ивану тропинка вилась сначала берегом озера, затем болотистым леском и, наконец, через пологую, смахивающую на древнее городище сопку-вараку. Когда-то её склоны покрывали могучие, в полтора обхвата ели. Но пролетел шквал – и остались только пни, огромные, превратившиеся со временем в кочки, заросшие пышным мхом и черничником. Всю дорогу шли молча. Скудин старательно сдерживал шаг, Звягинцев на него за это сердился и из дурацкой (как он сам вполне отчётливо понимал) гордости всё прибавлял темп. Если он хотел вконец себя измотать, то совершенно в том преуспел. Когда пришли, пот лил с него в три ручья, и это опять-таки сердило профессора, но что-либо предпринимать по этому поводу было поздно. «Уж как-нибудь простят инвалида», – решил Звягинцев. И был, естественно, прав.

Дома всё было как прежде. Несуетно и сердечно. Скудин-старший был немногословен и радушен, Дарья Дмитриевна хлебосольна и приветлива, бабка Григорьевна полна таинственности и лёгкого яда.

– Сын! А поседел-то…

– Здравствуй, батя.

– С прибытием, Лев Поликарпович.

– Мое почтение, Дарья Дмитриевна. Очень рад…

– По здорову ли, Лев Поликарпович, два годка, как не виделись.

– Вечер добрый, Степан Васильевич. Не молодеем…

– Как здоровье, бабуля? Дай обниму… Лёгонькая ты стала…

– А на небо готовлюсь, Ванечка. Уже скоро мне.

Кроме своих, семейных, за стол по обыкновению сел и саам Степан Данилов, так ведь он, считай, кровный брат паче родного. Выпили, закусили. Кудеяр распаковал притащенный с собой рюкзак, раздал подарки. Мужчинам – мужское: патроны, батарейки, табак. Женщинам пуховые платки, тонкой работы, настоящие оренбургские – через обручальное кольцо можно протащить. Выпили по новой, опять закусили, а разговор всё не клеился, невесело было за столом, тоскливо. Один раз всего и побывала в этом доме Марина, а без неё… Скудин-старший, стараясь не показывать вида, подливал в стаканы, шутил, а сам посматривал на Звягинцева, и глаза становились всё пасмурнее – ишь ведь как, два года прошло, а что сделалось с человеком. Поседел как лунь, взгляд неживой. Да и Ванька… Угрюмый стал, опасный, словно медведь-шатун. Ох, горе-то. Ничто в жизни не держит.

– Вот попробуй. Свежак! – Отец придвинул сыну малосольную сёмгу, цокнул языком. – Полковника-то получил?

– Какое там, – Скудин-младший равнодушно глянул на нежно-розовую драгоценную рыбу, из вежливости отрезал кусочек. – Хорошо ещё, что майором не сделали… А впрочем, какая разница. В бане и на том свете на погоны не смотрят.

Да, невесело было за столом, словно на поминках.

– А ты чего ищешь-то здесь, академик? – обратился к Звягинцеву Данилов. – Что забыл, однако?

Спросил больше для примирения, чтобы городской человек не держал на него сердца за утренний инцидент.

– Геопатогенные зоны ищу, – как бы проснувшись, поднял на него глаза Звягинцев и, не заметив никакого выражения на лице саама, зачем-то очертил пальцем круг на столе. – Места с аномальными параметрами… ну, такие, где всё по-другому. И время, и пространство, и связь причины со следствием…

– А, вход в нижний мир. – Данилов понимающе кивнул, сунув в рот ломтик медвежатины, стал жевать. – Зря стараешься, не найдёшь. Надо видеть, однако, камлать [97] надо уметь. Только очень праведный человек может по своей воле ходить в другой мир. Знаешь, у нас есть сказка про двух охотников, попавших в пургу. Коротко тебе расскажу… Один был очень хороший человек. Он обогнул скалу и сразу оказался в ином мире, где уже нет метели, а на безоблачном небе светит тёплое солнце. Здесь стоят саамские вежи, и в них живут духи умерших предков. Пока хороший охотник беседует с ними, его злой и завистливый спутник замерзает в пурге, так как не видит пути в нижний мир. Только праведному человеку даётся внутреннее зрение, всё дело в душе. Знаешь, – Данилов отложил вилку, налил себе и выпил одним глотком, – мне отец рассказывал, когда я ещё мальчишкой был. Если деду нужно было попасть в нижний мир, он шёл к своему камню и приносил ему жертву. Табак, или голову рыбы, или украшение из сукна… Он разговаривал с сейдом, [98] и тот открывал ему дорогу к духам. А что сейчас? – Саам снова налил и снова в одиночку выпил. – Прошлой весной у горы Аллуайв случай был, в «Пролетарии тундры» ещё заметку писали. Пришли, значит, туристы. Начали с девками водку жрать, песни плохие орали, бутылки били о камни. Вдруг из-за горы появился старик, низенький такой, бородатый, с посохом в руках. Погрозил батожком, поднялся в воздух и растаял. Туристы, ясное дело, протрезвели и врассыпную. А ведь это был сейд, тот, кто в камне живёт. Он ушёл навсегда, слишком шумно стало в округе. Такое сейчас происходит везде, сейды становятся пусты, превращаются в обычные гурьи. [99] Кто сейчас будет открывать дорогу к духам? А сам ты не найдёшь, как ни старайся. Надо быть очень сильным нойдой, весьма сильным.

Знать, изрядно выпил старый саам в тот вечер, больно разговорчивый стал. Обычно за ним подобного не водилось.

После чая с пирогами и недолгого тягучего разговора ни о чём, когда уже настало время прощаться, Григорьевна поднялась, со значением посмотрела на внука:

– Выйдем-ка, Ваня, чего скажу.

И, не оглядываясь, поковыляла к себе. Ноги последнее время сделались совсем непослушными, того гляди подведут…

Иван встал, послушно двинулся следом. Его бабушка обитала в маленькой горенке с крохотным оконцем, похожим на пулемётную щель. Воздух был точно таким, каким Скудин помнил его с раннего детства. Не воздух, а сплошной аромат, густо замешанный на запахе живицы, всевозможных трав и кореньев, в изобилии сохнущих под низеньким потолком. Красный угол был пуст. Не сказать, чтобы Григорьевна не уважала Христа. Уважала, конечно. Однако Церковь и попов, что называется, не переносила на дух: «Святости в них никакой, одна гордыня и видимость. Гробы повапленные! [100] ».

– Сны замучили, бабушка… – тяжело пожаловался Иван. – Не то чтобы частые, только помереть, кажется, легче. Машку вижу… Пожар у них там, в лаборатории… И вот она тряпкой какой-то от огня отбивается, меня зовёт… А я рвусь ей помочь – и не могу, в стену стеклянную тычусь, и хоть лопни мне её не разбить…