Но Татьяну было не остановить. Ради Юльки она готова на все.
И Татьяна завопила так, что Иван Захарович сам выскочил из гостиной.
– Надо спасать Юльку от банкирской сволочи! – сообщила Татьяна Ивану Захаровичу.
– О ком идет речь? – уточнил Сухоруков. Получив ответ, сказал: – Проходи, Таня. Расскажешь все подробно. Тут у людей к Глинских накопилось немало претензий.
* * *
Немцы вместе с блондинкой рассматривали прихваченный товар. Обсуждали качество. Не сходить ли в особняк еще разок? Но раздумали.
– А ты, случайно, не знаешь, где живет, то есть жил Балаев? – спросил Ганс Феллер.
– Вы что, с катушек съехали?! – заорала блондинка. – Да я лучше десять раз залезу к банкиру, чем раз к Балаеву!
Глава 17
Очнулась я от холода. Вернее, первой мыслью, когда очнулась, была: мне холодно. Поскольку газом мне в физиономию пшикали не в первый раз, я знала, что обычно хочется пить. И башка болит. По крайней мере, у меня в предыдущие разы болела. Или тут из-за прохладного воздуха не болит? И пить почти не хочется. Если только горяченького чайку.
Первым делом напрягла все органы чувств, чтобы понять, где нахожусь и, главное, кто поблизости. Если вообще кто-то есть.
Справа чувствовалось какое-то шевеление, кто-то покряхтывал, потом другой человек откашлялся и…
Подумала, что схожу с ума. Или еще в отключке. Или сплю.
Справа от меня стали читать стихи на неизвестном мне языке. Слева звучали мелодично и как-то заунывно. Этого языка я никогда не слышала. Одно было ясно: такие стихи не могут читать в преисподней. Слишком красивые. Слишком музыкальные.
Я аж заслушалась. Потом чуть-чуть приоткрыла глаза. Могла бы этого не делать: все вокруг было погружено во тьму. В черную, непроглядную тьму.
Ощупала грунт вокруг. Холодная земля. Э, надо подниматься. Я же простудиться могу. Хотя на мне куртка и джинсы, но ведь это не спасение. Этого хватает, когда бегаешь, а в машине сидишь с включенной печкой. А вот лежать на мерзлой земле…
Внезапно моя левая рука коснулась какого-то предмета. Я чуть-чуть подвинулась по направлению к нему. Батюшки! Сумка! Я ощупала ее получше. Никак моя собственная?
Дернула «молнию» и запустила руку внутрь. Первым, чего коснулась, была «отрубленная голова». Да, она, конечно, сейчас мне очень поможет. Хотя как знать, как знать.
По всей вероятности, справа услышали мое шевеление. Чтение стихов оборвалось.
– Эй, ты очнулась? – спросил голос с восточным акцентом.
Я поняла, что стихи тоже читали на каком-то восточном языке.
– Очнулась, – подтвердила я.
– Здравствуйте, – сказал другой мужской голос. Тоже с акцентом. Но не восточным.
Я поздоровалась в ответ.
– Что тебе оставили в сумке? – спросил первый голос.
– А вы не полюбопытствовали? – ответила вопросом на вопрос я.
Двое мужчин горько рассмеялись. Невосточный предложил мне продвинуться на их голоса и посмотреть, какая преграда нас разделяет.
Я продвинулась. Прутья решетки. Довольно толстые. Мы что, в подземной тюрьме?!
И тут я стала вспоминать о случившемся… По всей вероятности, я под домом банкира Глинских. Хотя пока находилась без сознания, меня могли перевезти в другое место. Кто знает, что я отправилась наблюдать за банкиром? Пашка, судмедэксперт Василий, Татьяна… Татьяна!
– Таня! – позвала я.
– Никаких Тань тут нет, – сообщил восточный человек.
– А может, ее звали Таня? – спросил невосточный.
– Кого? – поинтересовалась я.
Мне любезно сообщили, что в их клетке находится мертвая девушка.
Я застыла на месте, потом спросила, какого примерно возраста. Правда, так Татьяну не называли уже лет десять, если не пятнадцать.
Мужчины затруднились с ответом, но сказали: длинноволосая, длинноногая блондинка. Я вздохнула с облегчением. И потому, что в клетке не Татьяна, и потому, что Татьяне, скорее всего, удалось из банкирского дома выбраться. Иначе ее бы, наверное, тоже сюда поместили. Если у Глинских тут домашняя тюрьма. А Татьяна вполне могла сделать ноги. Ведь тот, кто пришел в спальню, где я пряталась под кроватью, пожалуй, никуда не заходил по пути. Прямо направился туда. В зимний сад точно не заглядывал. А Татьяна тем временем могла смотаться. И змея у нее с собой была в термосе. И яйца пластмассовые…
Мысль об имевшемся у Татьяны оружии заставила меня тщательно обследовать свою сумку.
Пропала только одна вещь (и не из сумки, а с ремня), правда, та, которая была бы мне сейчас нужнее всего. Сотовый телефон. Все остальное оказалось на месте.
«Отрубленная голова», светящийся плащ, пластмассовые яйца, диктофон с кассетами и запасными батарейками, блокнот с парой ручек. Больше всего в данной ситуации меня, правда, порадовали фонарик, шоколадка, яблоки и бутылка «Фанты».
– Эй, котенок, чего нашла в сумке? – спросил восточный мужчина.
– Да все на месте. Кроме мобильника, – вздохнула я.
– И у меня телефон отобрали, – сообщил восточный человек. – Деньги оставил. Перстень с бриллиантом оставил. Цепь золотую оставил. Браслет. Часы золотые «Ролекс». Вся барсетка цела. Ничего не взял. Только сотовый. А я бы сейчас все золото на него поменял. Слушай, котенок, у тебя покушать ничего не найдется?
Я честно перечислила все, что у меня есть из еды и питья. Как раз поинтересовалась, чем тут кормят и кормят ли вообще.
– Раз в день. Хлеб и воду, – сказал мужчина. – Вода мерзкая, словно из унитаза. Позавчера еще был сыр. Банкир сказал: швейцарский. А я после того, как этот сыр попробовал, задумался: он из Швейцарии импортирован или депортирован? Тебя как зовут?
Я представилась.
– А меня Сережа.
– По голосу никогда бы не сказала, – заметила я.
– Ну, мое настоящее имя для вас, неверных, труднопроизносимое. Представляюсь Сережей. И есть что-то похожее с моим настоящим. Так что зови так.
– Ваши запасы, мадемуазель, нужно беречь, – сказал второй мужчина. – Но не будете ли вы так любезны угостить нас кусочком шоколадки? Если мы все-таки выберемся отсюда, я приглашу вас в лучший ресторан Петербурга…
– В Европу ее свозишь, – сказал восточный.
– Да, мадемуазель, я свожу вас во Францию. Вы хотите во Францию?
– Лучше на Багамы, – сказала я, думая, как бы мне хотелось сейчас полежать на солнышке. Или хотя бы в родной отапливаемой (пусть и не на полную мощность, не так, как в советские времена) квартире.
Сережа расхохотался.
Я же при упоминании Франции и обращении «мадемуазель» задумалась. Не исчезнувший ли француз Николя делит со мной подземелье?