— А пожалуй что, и немногим, — задумчиво сказал
Петр. — Не всегда и случай выпадает пооткровенничать о родне, тут ты прав…
— Вот видишь. Все шансы… Что до фирмы, то девять
человек из десяти со мной, с биг-боссом, общаются настолько редко, что и не
почувствуют разницы. И вообще, все ходят по струночке. Будут, конечно,
сплетничать и об аварии, и о сопутствующем, но мой эскулап, будь уверен, дело
знает. Преподнесет столь убедительную версию, что все поголовно схавают, не
поморщатся и пальчики оближут. Проскочит. Говорю же. все будут у тебя за спиной
понимающе переглядываться, головой кивать сожа-леючи — ах, жертва лихачества…
Тебе, надеюсь, не так уж стрем но будет пережить смешки в мой адрес? Это ж меня
будут считать убогоньким, приложившимся башкой…
— Подожди. — сказал Петр. — Подчиненные —
ладно… А твои? Жена с дочкой?
— С падчерицей, брательник.
— Все равно.
Павел усмехнулся чуть беспомощно:
— Ох, сдается мне, не избежать краткого экскурса в
интимную жизнь монархов… Во-первых, с Катькой — а соответственно, и с чадом
ейным Наденькой — мы живем всего-то четыре с лишним года. Это не Женя, та-то
меня за одиннадцать лет изучила досконально, на молекулярном уровне. Во-вторых,
если уж откровенно, я и дома-то бываю этаким привидением. Мелькну утром,
мелькну вечером, видят они меня пару часов в сутки. И так — все четыре года.
Деньги, браток, сами в руки не плывут. Крутишься, как белка в колесе, ни ты
света белого не видишь, ни дома тебя не видят. Ну и, в конце-то концов,
опять-таки многие несообразности спишем на то самое сотрясение мозга. Проглотят
мои бабы, как миленькие. В конце-то концов, мы здесь с тобой посидим пару дней,
я тебя предварительно поднатаскаю, чтобы провал в памяти не был очень уж
зияющим…
— Нет, ну а если она захочет…
— С муженьком потрахаться? — догадливо подхватил
Павел. — Ну и флаг ей в руки, Катерине свет Алексеевне, пусть трахается.
Что плохого, ежели с законным-то мужем? Она ж мне не изменяет, вот он я, в
точности такой же… И потом, братуха, скажу тебе предельно откровенно — с
Катькой у нас, похоже. окончательно все раздрызгалось. Склеить не получится, да
и нет охоты. Мы и так на грани разбегания, все равно придется этак через
полгодика цивилизованно разводиться. Ты мне только не выражай никаких
соболезнований, нет нужды. Не то что плакать не стану, но и вообще печалиться —
скорее уж от радости буду плясать. Ну не получилось у меня с Катькой, не
получилось. И хрен с ею, если по правде…
— И все же как-то…
— Ох, да не строй ты из себя! — досадливо
поморщился Павел. — Я же говорю, с Катькой у меня все кончено. Если придет
ей такая блажь — исполняй супружеский долг, благословляю. Я тебе потом расскажу
кратенько, как там у нас обычно, что де-лает, чего делать не хочет… А Надюха… Я
сам по себе, она сама по себе. Есть контакт? Нет контакта. Девке четырнадцать,
вещь в себе, дни напролет по Интернету шарит, как наркоманка, сосуществуем, и
только. Нет, дома все должно пройти гладенько. Опять-таки жалеть тебя будут, то
бишь меня…
— Твоими бы устами…
— Ладно, хватит, — с некоторой властностью поднял
ладонь Павел. — Моральные препоны есть? Кажется, нет. Сумма устраивает?
Кажется, да. Работа, в принципе, подходит. Нет, я не говорю, что тебе будет
легко, и попотеть придется, и мозгами ворочать, и на нервах будешь… Все я
понимаю. Только, брательничек мой дорогой, обеспеченное будущее стоит таких
трудов, а? Честно заработал — честно получил.
Петр перевел дух. Ощущения, будто все это происходит в
дурном сне, уже не было, но легонький приступ нереальности не отпускал. Кабанья
голова равнодушно и тупо глазела на него со стены янтарно-желтыми бельмами.
Пятьдесят тысяч долларов. Новая машина. Киру можно будет одеть, как куколку, да
мало ли… Прав Пашка — это будущее. Обеспеченное, без унизительного привкуса
бедности, никчемности.
Что удивительно, откуда-то из неведомых глубин вновь
вернулся молодой азарт, с которым вроде бы расставался навсегда. Близнецы
Савельевы через столько лет задумали очередную хохму, превосходящую все прежние
по дерзости, по замаху. Сорок четыре года — это еще не старость, господа…
С улыбочкой наблюдавший за ним Павел нагнулся, похлопал по
плечу:
— Помнишь «Принца и нищего»? Ведь любил ты когда-то
товарища Твена, спасу нет…
— Я и теперь не разлюбил.
— Вот и отлично. Устроим переиздание бессмертного
романа, братуха? По нашим наметкам?
— Устроим, — сказал Петр.
Павел длинно, шумно, с неподдельным облегчением вздохнул:
— Ф-фу… Семь потов сошло. Ну, выпьем за успех?
Глава 2
Что-то с памятью моей стало…
Они явно торопились уйти, хотя и просидели совсем недолго —
трое мужчин, отмеченные всеми признаками преуспеяния, от мобильников и
впечатляющих перстней до невиданных Петром галстуков (правда, вопреки массе
сочиненных оголодавшей интеллигенцией анекдотов никто из них не блистал
малиновым пиджаком, никто не носил килограммовых золотых цепей и не гнул пальцы
веером).
Заметно торопились, от них так и веяло брезгливой жалостью
Полное впечатление, боялись подцепить некую заразу, которой тут было неоткуда
взяться. Мешая друг другу, кинулись хлопать его по плечу, с ноткой растерянной
фальши уверять: ерунда, Павлик, все образуется, платная медицина и не с такими
казусами справлялась, вон и Семеныча ты сразу узнал, и меня помнишь, и
физиономия поджила, и видок, в общем, посвежевший… В таком примерно духе. Петр
механически кивал, отвечая что-то краткое, дежурное. Еще пара секунд — и за
ними захлопнулась дверь. Отвернувшись к окну и тяжко вздохнув, Петр в уме
посчитал: седьмой, восьмой, девятый. Сегодня нему наконец-то разрешили пускать
посетителей. Сначала пришли трое, потом — двое и еще раз двое, теперь — эти
трое… черт, сбился, десять получается, а не девять… Ерунда. Главное, ни одна из
четырех компаний ничего не заподозрила. Соратники и партнеры, сытые капитаны
шантарского бизнеса явились посочувствовать попавшему в беду собрату. Посидели
на краешках мягких стульев, бормоча нечто сочувственное, но в глазах у каждого,
право, так и полыхало примитивное любопытство, так и подмывало бухнуть:
«Павлик, у тебя что, совсем память вырубило?»
Вслух, конечно, не спросили, люди воспитанные. Но глаза
выдавали. Ну и наплевать. Экзамен, похоже, блистательно выдержал. Приходится
при-знать, что Пашкины мозги дорого стоят — брательник рассчитал все отлично и
оказался сущим пророком…
Тихонечко отворилась дверь, белая, бесшумная. Вошла Анжела,
с утра выполнявшая при нем функ-ции опытной и придирчивой секретарши, —
черноволосая красоточка в белоснежном, довольно-таки бессовестном халате,
открывавшем ножки на всю длину и облегавшем, словно купальник. За неделю Петр
немножко привык к ее убойной сексапильности, но все равно по спине всякий раз
пробегали жаркие мурашки, поскольку юная чертовка, усугубляя ситуацию,
держалась так, словно участвовала в конкурсе на очередную мисс, а он был жюри:
колыханье бедрами, взгляды-улыбочки… Подозрение, что под безукоризненным
халатиком ничего и нет, все больше превращалось в уверенность. Поскольку
никаких таких особых медицинских процедур, исключением смены повязок и
пластырей, Анжела с ним не учиняла, Петр так и не смог представить ее за
рутинной медсестринской работой.