Скорбь подлечили с помощью профессионалов. Через несколько месяцев она уже снова могла разговаривать с окружающими. Летом они уехали на гильструповскую дачу на западном побережье Швеции и попытались снова зачать ребенка. Но однажды вечером Мадс Гильструп застал жену в слезах перед зеркалом в спальне. Она сказала, что это кара за то, что она думала об аборте. Он утешал ее, но едва его ласки сделались настойчивее и смелее, как она оттолкнула его, сказала, что это был последний раз. Мадс решил, что она имеет в виду рождение детей, и тотчас согласился. Однако, к его разочарованию и отчаянию, она дала понять, что имеет в виду передышку в сексуальных отношениях. Мадс Гильструп как раз вошел во вкус и особенно ценил самоуважение, возникавшее оттого, что он дарил ей небольшие, но явные оргазмы. Тем не менее он счел ее заявление последствием горя и гормональных изменений после рождения ребенка. А Рагнхильд просто не могла сказать ему, что последние два года занималась с ним сексом исключительно из чувства долга и что остатки страсти, какую она питала к нему, улетучились во время родов, когда она видела его глупое, ошарашенное, перепуганное лицо. А когда он, плача от счастья, уронил ножницы, которыми должен был перерезать пуповину, знак отцовского триумфа, ей хотелось только одного — дать ему по морде. И она вовсе не собиралась рассказывать, что в последний год она и ее отнюдь не блестящий шеф удовлетворяли настоятельные обоюдные потребности по части спаривания.
Единственный брокер в Осло, Рагнхильд перед уходом в отпуск по беременности получила предложение стать полноправным партнером. Но, к всеобщему удивлению, уволилась. Ей предложили новое место — место управляющего фамильным состоянием Мадса Гильструпа.
Прощальным вечером она объявила шефу: пришло время маклерам подлизываться к ней, а не наоборот. Однако словом не обмолвилась о подлинной причине: Мадс Гильструп, увы, не справился со своей единственной задачей, не нашел хороших советников, и фамильные капиталы убывали с такой опасной быстротой, что свекор, Алберт Гильструп, и Рагнхильд в конце концов заключили союз. Больше Рагнхильд с прежним своим шефом не встречалась. Только через несколько месяцев услышала, что он слег в больницу после затяжных приступов астмы.
Рагнхильд не нравилось Мадсово окружение, не нравилось оно и самому Мадсу, как она поняла. Тем не менее они ходили на вечеринки, куда их приглашали, ведь альтернатива — очутиться вне круга людей, которые что-то значили и чем-то владели, — была куда хуже. Одно дело — эффектные, самодовольные мужчины, искренне убежденные, что деньги давали им право быть такими. И совсем другое — их жены, «старухи», как мысленно называла их Рагнхильд. Болтливые домохозяйки, шастающие по магазинам и помешанные на здоровье, грудастые. Вполне естественного вида и с действительно натуральным загаром, поскольку только что вернулись с детьми из Сен-Тропе, где отдыхали от своих au pair
[28]
и шумных, скандальных работяг, которые никак не могли закончить бассейны или новые кухни. С неподдельным огорчением они рассуждали, как скверно стало с покупками в Европе в минувшем году, в остальном же их кругозор не простирался далее, чем от Слемдала до Богстада, в крайнем случае летом до Крагерё. Туалеты, подтяжки лица и тренажеры были излюбленными темами, так как служили средствами удержать богатых, эффектных мужчин, что и было, собственно, их единственной задачей в этом мире.
Поймав себя на подобных мыслях, Рагнхильд порой диву давалась. Они что же, так отличаются от нее? Может, вся разница в том, что у нее есть работа. Может, она поэтому терпеть не могла их самодовольные мины в утреннем ресторане на Виндерене, когда они жаловались на все эти злоупотребления со страховкой и увертки в обществе (это слово они произносили с легким презрением)? Или тут что-то другое? Ведь кое-что произошло. Революция. Она начала думать не только о себе, но и о другом человеке. Такого не бывало со времен Амалии. И Юханнеса.
Все началось с плана. Капиталы продолжали убывать по причине неудачных Мадсовых вложений, и назрела необходимость срочно принять меры. Не только перевести средства в активы с меньшими рисками, но и погасить накопившиеся долги. Им требовалась удачная финансовая операция. Идея принадлежала свекру. И тут действительно пахло удачной покупкой, вернее грабежом. Но не грабежом хорошо охраняемых банков, а обычным грабежом старушек. Старушкой была Армия спасения. Рагнхильд ознакомилась с армейским имущественным портфелем, весьма и весьма внушительным. То есть состояние домов, конечно, оставляло желать лучшего, но потенциал и местоположение были выше похвал. Прежде всего жилые дома в центре Осло, особенно в районе Майорстюа. Счета Армии спасения свидетельствовали о двух вещах: Армия срочно нуждалась в деньгах, а в балансе стоимость недвижимости была сильно занижена. Вероятно, они не понимали, на каких ценностях сидят, потому что она очень сомневалась, что те, кому в Армии спасения принадлежит решающее слово, хоть немного в этом разбирались. Вдобавок, по всей видимости, настал самый удобный момент для покупки недвижимости, поскольку цены упали вместе с курсами акций, а теперь наметился новый рост.
Несколько телефонных звонков, и она договорилась о встрече.
Погожим весенним днем она подъехала к штаб-квартире Армии спасения.
Принял ее командир, Давид Экхофф, и за три секунды Рагнхильд поняла, что за его приветливостью кроется властный вожак из тех, кого она с легкостью приручала, и решила, что все пройдет гладко. Расположились они в одном из кабинетов, где были сервированы вафли и на редкость скверный кофе, кроме их двоих присутствовали еще трое сотрудников — пожилой и двое молодых. Пожилой имел звание подполковника, занимал пост главного управляющего и вскоре собирался на пенсию. Один из молодых, Рикард Нильсен, застенчивый парень, тотчас же обнаружил сходство с Мадсом Гильструпом. Но это пустяки по сравнению с шоком узнавания, какой она испытала, здороваясь со вторым молодым человеком, который с осторожной улыбкой пожал ей руку и представился как Юн Карлсен. И дело не в высокой сутулой фигуре, не в открытом мальчишеском лице, не в мягком голосе, а во взгляде. Он смотрел прямо на нее. Внутрь ее существа. Именно так. Взгляд как у Юханнеса.
В начале встречи, когда главный управляющий сообщил, что оборот норвежской Армии спасения, по самым скромным оценкам, составляет один миллиард крон и значительная их часть — доходы от двухсот тридцати объектов недвижимости, какими Армия владеет по всей стране, она сидела словно в трансе, стараясь отвести взгляд от парня. От его волос, от рук, спокойно лежавших на столе. Плечи его вовсе не распирали черный китель, который у Рагнхильд почему-то всегда ассоциировался с пожилыми мужчинами и женщинами, поющими втору в трехголосных песнопениях и улыбающимися, хотя и не верующими в какую-либо жизнь прежде смерти. Она думала — вообще-то не отдавая себе в этом отчета, — что в Армию спасения идут те, кто не нашел другого места, простодушные, не слишком общительные и не слишком смышленые, другие не хотели с ними играть, но они понимали, что Армия — это сообщество, где даже они смогут выполнить необходимые требования, петь втору.
Когда главный управляющий закончил, Рагнхильд поблагодарила, открыла свою папку, достала лист бумаги и пододвинула через стол командиру.