Внезапная мысль, озарившая Харри, показалась ему ударом под дых. Притом что она была вовсе не такой уж невероятной.
Девушка, вошедшая в стеклянную дверь «Хардрок-кафе», была совсем не похожа на ту, которую он видел в саду и на похоронах: угрюмую, замкнутую, с капризным и упрямым выражением лица. Руна просияла, увидев его за столиком с опустевшей бутылкой колы и газетой в руках. На ней было синее в цветочек платье с коротким рукавом. Как искусный фокусник, она держала протез так, что тот казался настоящей рукой.
— Ты ждал меня, — восторженно произнесла она.
— Трудно рассчитать время при таких пробках, — ответил Харри. — А мне не хотелось опаздывать.
Руна села за столик и заказала себе чай со льдом.
— Вчера твоя мать…
— …спала, — коротко закончила девушка. Так лаконично, что Харри понял: это предупреждение. Но у него не было времени на разговор обиняками.
— В смысле — была пьяна?
Она взглянула на него. Радостная улыбка на ее лице померкла.
— Ты хотел поговорить со мной о моей матери?
— И о ней тоже. Как они жили с твоим отцом?
— Почему бы тебе не спросить ее об этом?
— Потому что я считаю, что ты меньше лжешь, — откровенно признался Харри.
— Вот как? В таком случае, они жили потрясающе. — На ее лице снова появилось упрямое выражение.
— Все так плохо?
Она резко повернулась к нему.
— Прости, Руна, но это моя работа.
Она пожала плечами.
— Мы с матерью давно не ладим. А отец был моим союзником. Думаю, мать ревновала.
— Кого именно из вас?
— Сразу обоих. Может, его. Не знаю.
— А его почему?
— Она была ему не нужна. Пустое место…
— Отец не брал тебя с собой в отели, Руна? Например, в отель «Марадиз»?
Она посмотрела на него с удивлением.
— Что ты имеешь в виду? Зачем ему было это делать?
Харри уставился на газету, лежавшую на столике, но потом заставил себя поднять глаза на девушку.
— Брр! — вырвалось у нее, и она уронила ложечку в чашку, расплескав чай. — Странные ты вопросы задаешь. К чему ты клонишь?
— Хорошо, Руна, понимаю, это нелегко, но я вынужден предположить, что твой отец совершил то, в чем ему следовало бы раскаяться.
— Папе? Папа всегда раскаивался. Он раскаивался, брал на себя вину, сожалел и… но эта ведьма не хотела оставить его в покое. Она постоянно пилила его, что он сделал не так и не этак, что он втянул ее во что-то и так далее. Она думала, я ничего не слышу, но я-то все слышала. Каждое слово. Что она не в состоянии жить с евнухом, что она цветущая женщина. Я говорила ему, чтобы он ушел от нее, но он продолжал терпеть. Ради меня. Он не говорил мне об этом, но я знала, что он терпит ее ради меня.
Последние два дня Харри буквально купался в потоках женских слез, но сейчас обошлось.
— Я хотел только сказать, — начал он, наклонившись к ней и заглядывая ей в глаза, — что у твоего отца была не такая сексуальная ориентация, как у других людей.
— Так ты из-за этого так распереживался? Потому что думаешь, будто я не знаю, что мой отец извращенец?
Харри чуть было не обомлел от изумления.
— Что именно ты понимаешь под извращенцем? — выдавил он.
— Гомик. Голубой. Педик. Гей. Я результат тех немногих совокуплений, которые эта ведьма имела с папой. Он считал, что это отвратительно.
— Он сам так говорил?
— Разумеется, он был слишком порядочным человеком, чтобы рассказывать об этом мне. Но я и так знала. Я была лучшим его другом. Это он мне сам говорил. Причем единственным другом. «Ты и лошади — единственное, что я люблю в жизни», — сказал он мне однажды. Я и лошади — здорово, не правда ли? Думаю, у него был мальчик, возлюбленный, еще в годы учебы, прежде чем он встретил мою мать. Но тот парень бросил его, не захотел признаться в такой связи. Да и папа тоже не стремился к огласке. Все это было давно, и в те времена подобные вещи воспринимали иначе.
Она произнесла эти слова с абсолютной убежденностью подростка. Харри поднес стакан к губам и медленно отпил из него. Нужно было выиграть время, ведь все повернулось не так, как он ожидал.
— Ты знаешь, кто бывал в отеле «Марадиз»? — спросил наконец он.
Она лишь кивнула в ответ:
— Мать со своим любовником.
Глава 24
Покрытые инеем ветки тянулись к блеклому зимнему небу над Дворцовым парком. Дагфинн Торхус стоял у окна, наблюдая за человеком, который бежал, зябко подняв плечи, вверх по улице Хокона VII. Зазвонил телефон. Торхус посмотрел на часы: было время обеда. Он проводил взглядом прохожего, пока тот не скрылся в дверях метро, и только потом взял трубку и назвал свое имя. Наконец сквозь свист и треск помех пробился голос.
— Я даю вам еще один шанс, Торхус. И если вы им не воспользуетесь, мне будет грустно сознавать, что МИД объявит вашу должность вакантной раньше, чем вы успеете сознаться, что «норвежский полицейский был умышленно введен в заблуждение начальником департамента министерства». Или что «посол Мольнес стал жертвой убийцы-гомофоба». Такие признания тотчас же станут отличными газетными заголовками, вам не кажется?
Торхус опустился на стул.
— Где вы, Холе? — спросил он, не зная, что еще сказать.
— У меня только что была долгая беседа с Бьярне Мёллером. Я задал ему пятнадцать самых разных вопросов о том, что все-таки делал этот Атле Мольнес в Бангкоке. Все, что мне до сих пор удалось узнать, свидетельствует, что это был один из самых невероятных послов наряду с Райульфом Стеном.
[23]
Мне не удалось вскрыть этот нарыв, но во всяком случае подтвердилось, что нарыв существует. Мёллер, насколько я понимаю, дал подписку о неразглашении, поэтому он адресовал меня к вам. И я снова задаю свой прежний вопрос. Чего именно я не знаю из того, что вам известно? Я жду от вас ответа, мой факс наготове, и рядом со мной телефонные номера редакций «Верденс Ганг», «Афтенпостен» и «Дагбладет».
От голоса Торхуса в Бангкоке повеяло зимней стужей:
— Газеты не напечатают измышлений спившегося полицейского, Холе.
— Даже если этот спившийся полицейский знаменитость?
Торхус не ответил.
— Я думаю, кстати, что газетчики из «Суннмёреспостен» тоже займутся этим делом.
— Вы не имеете права разглашать служебную тайну, — процедил Торхус. — Иначе вас ждет наказание.