Белоснежка должна умереть - читать онлайн книгу. Автор: Неле Нойхаус cтр.№ 106

— Что случилось? — спросила она тихо.

— Мой отец… погиб… — произнес он хриплым полушепотом. — Только что… внизу, в холле… Появился Терлинден… и… они с отцом…

Он замолчал. Его грудь резко вздымалась и опускалась. Он прижал к губам кулак и отчаянно боролся с рыданиями.

— О боже… — Амели в ужасе смотрела на него. — Но… как же… что же произошло?..

Лицо Тобиаса исказила гримаса, губы его тряслись.

— Папа… бросился на эту тварь… — Его голос сорвался на шепот. — И тот… оттолкнул его… прямо на стеклянную дверь…

По его впалым щекам побежали слезы. Амели, отбросив одеяло, протянула к нему руки. Тобиас тяжело упал ничком на край кровати, и она притянула его к себе. Он уткнулся лицом в ее шею, его плечи сотрясали отчаянные, неудержимые рыдания. Амели крепко прижала его к себе. Она вдруг поняла, что, кроме нее, у Тобиаса не было на свете никого, к кому он мог бы пойти со своим горем, и от этой мысли в горле у нее застрял стальной ком.

* * *

Тобиас Сарториус бесследно исчез из больницы. Боденштайн послал патрульную машину в Альтенхайн, но дома тот не появлялся. Клаудиус Терлинден уехал с женой домой. Его непосредственной вины в смерти Хартмута Сарториуса не было, это был несчастный случай, роковое стечение обстоятельств с трагическим исходом. Боденштайн посмотрел на часы. Сегодня понедельник, значит, Козима у своей матери. Вечера игры в бридж по понедельникам, эта давнишняя, многолетняя семейная традиция Роткирхов, — надежная гарантия того, что он не столкнется с ней, если по пути в комиссариат заедет домой, чтобы взять еще пару чистых вещей. Грязный и пропотевший, он мечтал о горячем душе.

Подъехав, он с облегчением увидел, что в доме темно. Горела только маленькая лампа в прихожей. Собака бурно приветствовала его радостным визгом. Боденштайн погладил ее и осмотрелся. Все было как обычно, все до боли знакомо, но он знал, что это уже не его дом. Чтобы не расчувствоваться, он сразу же решительно направился наверх в спальню. Включив свет, он испуганно вздрогнул — у окна в кресле сидела Козима. Сердце его тревожно встрепенулось.

— Чего ты тут сидишь в темноте? — спросил он, потому что ничего лучшего ему в голову не пришло.

— Хотела спокойно подумать… — Поморгав на свет лампы, она поднялась и встала за кресло, словно желая защититься от него.

— Мне очень жаль, что я сегодня утром потерял над собой контроль… — проговорил он, помедлив. — Нервы подкачали…

— Ничего. Я сама виновата…

Они несколько секунд молча смотрели друг на друга. Наконец пауза стала неловкой.

— Я, собственно, пришел взять еще пару вещей, — сказал Боденштайн и вышел из спальни.

Как это было возможно, чтобы человек, к которому ты более двадцати пяти лет испытывал лишь теплые чувства, вдруг стал тебе совершенно безразличен? Может быть, это просто самообман, механизм самозащиты? Или всего-навсего доказательство того, что его чувства к Козиме давно уже превратились в обыкновенную привычку? В каждой из многочисленных мелких распрей и ссор последних месяцев отмирала часть этого теплого чувства. Боденштайн удивился той трезвости, с которой он анализировал ситуацию. Открыв встроенный в стену шкаф в прихожей, он несколько секунд задумчиво смотрел на стоявшие в нем чемоданы. Ему не хотелось брать ни один из тех чемоданов, которые вместе с Козимой объехали полсвета. Поэтому он выбрал два покрытых толстым слоем пыли, но совершенно новых жестких чемодана, которые Козима считала слишком громоздкими. Проходя мимо комнаты Софии, он остановился. Несколько минут роли не играют, собрать вещи он еще успеет. Поставив чемоданы на пол, он вошел в комнату, освещенную лишь маленькой прикроватной лампой. София, засунув в рот большой палец, безмятежно спала в окружении своих мишек и зайчиков. Боденштайн посмотрел на свою младшую дочь и тяжело вздохнул. Склонившись над кроваткой, он ласково коснулся пальцами теплой щечки ребенка.

— Прости, маленькая… — прошептал он. — Но даже ради тебя я не могу делать вид, что ничего не произошло…

* * *

Это зрелище — как женщина-полицейский стояла на коленях посреди огромной лужи крови — он уже никогда не сможет забыть. Он понял, что отец мертв, еще задолго до того, как прозвучало это самое неумолимое из всех слов. Он стоял, словно окаменев, глухой и бесчувственный, безропотно позволив врачам, санитарам и полицейским оттеснить себя в сторону. В его душе после всех страшных открытий больше не осталось места для эмоций. Он уподобился получившему пробоину кораблю, на котором задраили все переборки, чтобы не дать ему затонуть.

Тобиас вышел из больницы и пошел куда глаза глядят. Никто не пытался его удержать. Он прошел через дубовый лес; холод постепенно прояснил его мысли и чувства. Надя, Йорг, Феликс, папа… Все они покинули его, предали или разочаровали. У него больше не осталось никого, к кому он мог бы пойти. К серому, унылому чувству беспомощности примешалась искра злости. С каждым шагом в нем росла ненависть к людям, которые разрушили, растоптали его жизнь. Ему даже стало трудно дышать от этого чувства, так что он в конце концов остановился. В нем все кричало о мести за то, что сделали с ним и с его родителями. Ему больше нечего было терять, абсолютно нечего! Обрывки каких-то смутных воспоминаний вдруг сложились в определенную, четкую мысль: после смерти отца он был единственным человеком, который знал тайну Клаудиуса Терлиндена и Даниэлы Лаутербах.

Тобиас сжал кулаки, вспомнив об одном событии двадцатилетней давности, которое его отец помог этой парочке утаить. Ему тогда было лет семь-восемь, и он часто проводил вечера в трактире, в соседнем с залом помещении. В тот вечер мать куда-то уехала или ушла, и его некому было отправить в постель. В какой-то момент он так и уснул на диване, а проснувшись посреди ночи, подошел к двери и случайно подслушал один разговор, который тогда не мог объяснить. У стойки сидели лишь Клаудиус Терлинден и старый доктор Фуксбергер, проводивший в «Золотом петухе» почти каждый вечер. Тобиас к тому времени успел повидать достаточно пьяных, чтобы понять, что почтенный нотариус, доктор Герберт Фуксбергер, был уже, что называется, на бровях.

— Ну что тут такого? — сказал Терлинден и дал знак отцу, чтобы тот еще раз наполнил стакан нотариуса. — Моему брату уже плевать, он мертв.

— Ты что, погибели моей захотел?.. — пролепетал Фуксбергер. — Если меня на этом поймают…

— Да кто тебя поймает! Никто же не знает, что Вилли изменил завещание.

— Нет, нет, нет! На это я пойти не могу, — упирался Фуксбергер.

— Хорошо. Я повышаю ставку, — не отставал от него Терлинден. — Нет, я удваиваю ее. Сто тысяч! Согласись — неплохая сумма!

Тобиас видел, как Терлинден подмигнул отцу. Так они препирались еще какое-то время, потом старик наконец сдался.

— Ладно… — сказал он. — Но только ты останешься здесь! Я не хочу, чтобы тебя видели у меня в конторе.

После этого отец куда-то потащил Фуксбергера, а Терлинден занял его место за стойкой. Тобиас, наверное, так никогда бы и не узнал, о чем шла речь в тот вечер, если бы много лет спустя в поисках страхового полиса на машину не наткнулся в сейфе отца на какое-то завещание. Он, правда, удивился — что может делать в конторе отца завещание Вильгельма Терлиндена, но удостоверение о прохождении технического осмотра его первого собственного автомобиля было для него тогда в сто раз важнее. Все эти годы он не вспоминал об этом маленьком событии; оно ушло куда-то далеко на периферию сознания, а потом и вовсе стерлось из памяти. Теперь же, после смерти отца, он вдруг все отчетливо вспомнил, как будто шок внезапно открыл в его мозгу какую-то потайную дверцу.