Любовники в заснеженном саду - читать онлайн книгу. Автор: Виктория Платова cтр.№ 86

— Я ненадолго. — Мой шепот выглядит просительно: «Задержи меня, Ангел, задержи… Ну что тебе стоит?»

Но Ангел не понимает русского шепота. Он просто целует меня — по-дневному, по-хозяйски, как будто мы прожили с ним вместе тысячу лет… Как будто мы просыпались в одной постели с 1287 года, когда бестиарий был младенцем в люльке, а Ленчик и не думал вырисовываться на горизонте.

Он целует меня, и через секунду я остаюсь одна.

* * *

…А еще спустя сорок минут я нахожу Риеру Альту. Без всякого труда.

Гипотетический дом Ангела (если это и вправду его дом) тоже не требует от меня никаких усилий: многоквартирный, с небрежно подретушированным фасадом. И прежде чем войти в него, я долго стою на противоположной стороне улицы, подбрасывая в руке ключи. И молю только об одном: Господи, сделай так, чтобы мой визит сюда накрылся медным тазом! Тебе ведь ничего не стоит сделать это, Господи! Посади у входа консьержа с лицом святого Луки или консьержку с лицом святой Вероники… Вот именно, Лука и Вероника, два наугад выбранных имени из длинного списка имен, на которые натаскивала меня загероиненная полиглотка Виксан.

Я до сих пор его помнила. Список, который позволял мне выглядеть «томной интеллектуалкой», именно так она и выражалась, Виксан: «Будь томной интеллектуалкой, нимфеточка моя сладенькая, постарайся удержать все это хотя бы между ног, башка у тебя все равно дырявая…»

Кого только не было в этом проклятом списке!

Изобретатель радио Попов, изобретатель пищевых добавок Лайонелл Полинг; актер Фред Астер с его знаменитыми ногами, похожими на две копеечных зубочистки; Марлен Дитрих и Грета Гарбо в шмотках унисекс; рыба как раннехристианский символ Иисуса; мускусное дерево как парфюмерный символ Giorgio Armani; немецкий экспрессионизм, Лукас Кранах-старший под ручку с Питером Брейгелем-младшим, рецепт приготовления соуса ткемали, пара никому не нужных Бодхисаттв, пара заученных фраз из «Лолиты», певица Тори Амос, иллюзионист Гудини, мотоцикл Харлей-Дэвидсон, Бруклинский мост, старый хрыч Тимоти Лири, старая хрычовка Мать Тереза; банка с томатным супом от Энди Уорхолла, тиара от папы римского; педикулезный режиссеришко Райнер-Вернер Фассбиндер, которого Виксан рекомендовала называть не иначе, как Фасбом, это делает культуру ручной; увертюра к «Тангейзеру», два анилиновых мазилы-гомосека Гилберт и Джордж, фильмец «Ханна и ее сестры», книжонка «Иосиф и его братья»… И шикарное «Пошли к черту» на тринадцати языках…

Но к черту я не пошла, ни на одном из тринадцати, тем более что ни Лукой, ни Вероникой в доме и не пахло. И это позволило мне безболезненно заняться прочесыванием этажей.

Квартиру Ангела я нашла на четвертом. Откуда-то со двора доносились гулкие детские голоса, а здесь царила напряженная тишина.

Еще раз сверившись с цифрами на обрывке счета, я подошла к двери.

Господи, сделай так, чтобы ни один из четырех ключей не подошел! Марлен Дитрих, Грета Гарбо, Бруклинский мост, увертюра к «Тангейзеру», сделайте это!..

Именно на последних тактах чертовой увертюры, которая звучала в моих мозгах запиленной граммофонной пластинкой, ключ сработал.

Третий из связки.

Он легко провернулся в замке, и дверь открылась. Когда я захлопнула ее за собой и прислонилась к ней взмокшим от напряжения затылком, сердце мое бешено колотилось. Но черт возьми! Я решилась, решилась! И это оказалось совсем несложным — решиться. Решиться — и попасть в другую жизнь Ангела. Всего лишь два поворота ключа, только и всего. Два поворота ключа, чтобы убедиться, что она действительно существует…

Даже если бы я не знала, что это квартира Ангела, я поняла бы это, стоило только пройтись по ее кромке. В том нашем испанском доме, с Девой Марией и собаками, Ангел был всего лишь гостем, таким же, как и мы. Гостем, приехавшим чуть раньше нас и едва успевшим распаковать вещи и покормить псов. А здесь — здесь он хозяин! Квартира пахла кожей Пабло-Иманола Нуньеса, смотрела на меня шерстяными глазами Пабло-Иманола Нуньеса, разевала джазовую глотку Пабло-Иманола Нуньеса, здесь все было ему впору: и пожелтевшие плакаты («Original Memphis fives» [29] , «Cotton Pickers», «Innovations in the Other» [30] ); и вещи, сваленные кое-как, дорогие и деше"Сборщики хлопка"(англ.) вые вперемешку, и сотни аккуратно сложенных дисков; и звуковые колонки, натыканные по всем углам, и недопитый выцветший кофе на столе, и незастеленная постель — все напоминало Ангела, все…

Комнат было всего лишь две — побольше и поменьше. Та, что поменьше, служила спальней; побольше — кабинетом, гостиной и кухней. Типичное холостяцкое стойло, с налетом романтизма, способного очаровать начинающую проститутку, — даже запылившееся банджо имелось, правда, без трех струн.

На банджо была наброшена мягкая широкополая шляпа в духе джем-сейшена с пивом, виски без льда и горячим потным шепотом: «А ну-ка, посвингуй!» И я не нашла ничего лучше, чем водрузить шляпу себе на макушку. Но этот дурацкий жест сразу же принес успокоение. Взять меня за рубль двадцать в такой шляпе было невозможно.

Кроме того, шляпа подсказала мне, что делать.

Вопроса «что делать в квартире Ангела» Динка старательно избегала, так же, как и задиристого словечка «шмон», ограничиваясь фразой: «Посмотришь по обстоятельствам». И еще одной: «Может, удастся узнать, кто такой Ангел на самом деле». Я могла бы сделать вид, что осмотрела квартиру, — на это ушло бы минут пять, не больше. Я могла бы ее просто осмотреть, и тогда пришлось бы накинуть еще полчаса.

Но я задержалась надолго.

Из-за шляпы.

Шляпа резко сузила поле поиска, она сразу же уткнулась мордой в стеллаж, предательница! Стеллаж занимал всю правую стену в гостиной-кухне-кабинете, книг в нем было мало, зато других вещей оказалось в избытке.

Самых разных, но наверняка принадлежавших Ангелу.

Болтливых вещей, предательских. Таких же предательских, как вероломная джазовая шляпа.

Судя по всему, Ангел давно не появлялся здесь, ведь все это время он проводил с нами. Ангел давно не появлялся здесь со всем своим джазовым хозяйством — и вещи заскучали. Пара самых настоящих, истыканных ракушечником амфор на нижней полке, пара венецианских масок, пара деревянных голландских башмачищ — кломпов; пара раковин Каури — нежно-розовых, с распяленными закостеневшими губами, пара нэцке, самых настоящих, а не слепленных наскоро из столярного клея и рыбьей требухи… Запыленная стеклянная банка со множеством монет, расписанные тонкой тушью тыквы-горлянки, большая пивная кружка с веером торчащих из нее китайских палочек для еды… Керамическая птица, откликающаяся на имя Кетцаль (в Виксановом культурологическом списке Кетцаль шла под номером 21, прямо перед Лукасом Кранахом-старшим), несколько обглоданных фигурок языческих божков и — ритуальных животных и вполне удачная, не вызывающая никакого чувства протеста копия ацтекского «Круга солнца» (номер 24 в списке)… Картину дополняли огрызок мрамора и старая пишущая машинка… Никакой системы в подборе всего этого добра не было, и оно выглядело по-туристически необязательным. Должно быть, подобные вещдоки дарили Ангелу женщины — в память о проведенных в его объятиях ночах. Я так и видела их, всех этих небрежно сколоченных голландок, гречанок с пушком над верхней губой, монохромных итальянок, экзотичных рисовых уроженок китайской провинции Чжэцзян и засидевшихся в девках швейцарок — проездом из Акапулько в Цюрих-Интересно только, кто подарил Ангелу кольцо?.. Я нашла его надетым на хвост деревянной обезьяны. Обезьянья морда, больше похожая на вдохновенное лицо предводителя какой-нибудь тоталитарной секты, не внушала ничего оптимистического, но кольцо на хвосте… Так, дешевенькое колечко, даже на сувенир не тянуло, но что-то в нем было такое… Это стало ясно, стоило только машинально водрузить его на палец. И пальцу сразу же не захотелось с ним расставаться. Кольцо было явно женским, далее скорее — детским, только дети способны искренне радоваться подобным стекляшкам. А может быть, его и забыла здесь начинающая проститутка, очарованная джазовым логовом Ангела?..