На короткое мгновение Деми смягчился.
— Мама, я должен остаться! — тихо произнес он. — До тех пор, пока я а Пальмире, у нашего народа есть надежда. Люди будут знать — мы не покинули их. Я твой сын, но я также и сын своего отца. Пожалуйста, постарайся понять меня!
— Ты бессмысленно пожертвуешь жизнь! — отрывистым голосом сказала она.
Где теперь ее сила? Вот чем еще она обязана римлянам! Долгое время она стояла в объятиях своего сына, переходя от гнева к отчаянию. Потом выпрямилась и сказала:
— Деметрий, царевич Пальмиры! Да будут с тобой боги, сын мой. Пусть они сохранят тебя целым и невредимым до тех пор, когда мы снова Встретимся!
Нагнув его голову, она поцеловала его в лоб.
— Прощай, сын мой!
— Прощай, мама! — ответил он.
Она долго смотрела на него, стараясь запечатлеть в памяти его лицо, потом повернулась и поспешила обратно во дворец.
— Ты ужасно обидел ее, — тихо сказал Ваба.
— Она перенесет это, брат.
Ваба понял, что урезонить младшего брата невозможно. Царь понимал — каждая минута, проведенная в саду Зенобии, приближала их к разоблачению. Поэтому он сказал:
— Мы должны идти, Деми. Мама благословила тебя, и я также даю тебе свое благословение. Я считаю, ты не прав, но твоя жертва — это великая жертва. Да будут с тобой боги, брат!
И он обнял брата в последний раз.
Флавия тоже обняла его и сказала своим нежным голоском:
— Пусть Марс защитит тебя, дорогой брат, а Афина даст тебе мудрость!
— Да пребудут боги также и с вами обоими! — тихо сказал Деми.
Он нежно поцеловал ее в губы, потом в последний раз отдал честь своему старшему брату, проскользнул через маленькую дверку в стене и растворился в темноте спящего города.
Они медленно закрыли дверку, заперли ее и осторожно вернули ключ на место. Потом Ваба и Флавия вместе вернулись во дворец.
Лежа в спальне Зенобии, император смотрел на нее снизу вверх.
— Ты грустна сегодня, богиня. Ты виделась со своим младшим сыном?
— Да, — ответила она.
— И он тверд в своем решении? Она кивнула.
— Тебе придется убить его, — произнесла Зенобия слабым голосом, и единственная слезинка скатилась по ее щеке.
Он нежно смахнул ее пальцем, протянул руки вверх и заключил ее в свои объятия.
— Возможно, мы схватим его прежде, чем он успеет натворить что-нибудь непростительное, богиня. Я отдам приказ, обещаю тебе!
— Как ты можешь быть одновременно и великодушным, и жестоким? — спросила она.
— Я не хочу заставлять тебя грустить, любимая. Я знаю, как больно тебе покидать Пальмиру и расставаться с семьей. Я понимаю все это и могу позволить себе проявить великодушие при данных обстоятельствах.
Тут она чуть было не расплакалась, но вместо этого вырвалась из его объятий, посмотрела ему в глаза и сказала:
— Благодарю тебя, римлянин, за твою доброту!
— Что ты за маленькая обманщица, богиня? — усмехнулся он. — Ну что ж, хорошо, не надо плакать у меня на шее, хотя в действительности в эту минуту тебе хочется именно этого. Я понимаю, что значит гордость.
Он снова притянул ее к себе, заключил в объятия и накрыл ее губы своими в почти нежном поцелуе, мягко покусывая дразнящими движениями.
— Ты, колдунья с серебристыми глазами! — нашептывал он ей. — Когда-нибудь ты всецело отдашься мне!
Царица благоразумно воздержалась от комментариев, закрыв глаза и, казалось, сдалась.
Царской пальмирской чете было позволено взять с собой в Кирену всю мебель и личное имущество. Весь день был заполнен хлопотами, связанными с упаковкой вещей, и вечером Зенобия прощалась с большей частью своей семьи. В главном внутреннем дворе дворца, том самом, где всего лишь несколько недель назад были казнены члены совета, готовился к отъезду огромный караваи. Он состоял из более чем двух сотен нагруженных верблюдов, рядом с каждым должен был идти один из рабов царя. Вместе с караваном отправлялись царские рабы и свободные слуги, а также римские легионеры. Только сам юный царь, да еще Гай Порций и военные офицеры должны были ехать верхом. Юлия и молодая царица Флавия предпочли носилки, достаточно большие, чтобы в них можно было спать.
— Мы будем писать тебе как можно чаще, — пообещал Ваба.
— Как только доберетесь до Кирены, напишите, — попросила Зенобия. — Император собирается выехать в Рим через «ару дней, Ваба. Так что не спешите с письмами, когда я еще приеду в Рим.
— Интересно, тебя тоже вывезут из города под покровом темноты, мама?
— Нет. Аврелиан только вас решил потихоньку отправить, чтобы не провоцировать беспорядки. Он выведет меня из города на виду у всего народа как пленную царицу. Это будет урок всем тем, кто достаточно глуп, чтобы замыслить новое восстание.
— Мама…
Беспокойство явственно отражалось на его лице, и она была тронута такой заботой.
— Ваба, сын мой, — сказала она и положила руку ему на плечо, — не бойся за меня! Побереги Флавию и вашего ребенка! Аврелиан не более, чем похотливый мужчина, с которым я вполне успешно могу справиться.
Она тихо рассмеялась, заметив потрясенное выражение его лица. Разумеется, он знал об ее отношениях с императором, но ему неприятно слышать правду из ее уст.
— Быть женщиной всегда нелегко, Ваба, даже если ты — правящая царица, — сказала Зенобия, успокаивая его. — То, что боги дают мне одной рукой, они отбирают другой. Всегда помни об этом, сын мой!
— Я — Царь, и все же не смог помочь тебе, мама. Я никогда не забуду об этом, — заявил Ваба.
— Нет, нет, дорогой! — запротестовала Зенобия. — Просто у римлянина больше власти — вот и все! Именно это я и пыталась завоевать для тебя, сын мой — власть! Власть и богатство всегда защитят тебя.
— Когда мы встретимся? — печально спросил он.
— Когда я надоем императору и он позволит мне покинуть Рим и отправиться в Кирену. Но не раньше, сын мой!
Она поцеловала его в обе щеки, а потом быстро — в губы.
— Прощай, сын мой! Прощай, сын Одената! Прощай, законный царь Пальмиры! Пока мы не встретимся снова, пусть боги охраняют тебя и заботятся о твоей безопасности!
Тут его глаза наполнились слезами, но он сдержал их.
— Прощай, мама, — сказал он дрожащим голосом. — Ни у кого никогда не было такой чудесной матери, как ты, Зенобия Пальмирская! Пусть боги хранят тебя, пока мы не встретимся снова! Я люблю тебя, мама!
Он быстро ответил ей поцелуем на поцелуй, а потом так же быстро отвернулся, чтобы дать ей возможность проститься с Флавией и Юлией.
— Я буду присматривать за ним, как за своим собственным сыном, — быстро сказала Юлия, увидев, как задрожало лицо ее подруги. Потом понизила голос: