Мистер Гонт сказал, что Хью не похож на человека, которому
свойственно попусту тратить время, и он не хотел мистера Гонта разочаровывать.
Ему уже не терпелось.
Это хоть как-то нарушит однообразие жизни. Он пил рюмку за
рюмкой, курил сигарету за сигаретой и к тому времени, без четверти десять,
когда он дополз до второй комнаты и повалился на постель со смятыми грязными
простынями, на лице его сияла безоблачная улыбка.
3
В семь часов вечера вместе со звонком на закрытие магазина
закончилась и смена Вильмы Ержик в Хемфилл Маркет. В семь пятнадцать она
свернула на подъездную дорогу к своему дому. Мягкий свет сочился из-под
полуопущенных штор в гостиной.
Она вошла и потянула носом. Макароны с сыром. Неплохо… для
начала.
Пит, сбросив туфли, лежал на диване и смотрел по телевизору
«Колесо Фортуны». Ноги прикрывал свежий номер портлендской Пресс-Геральд.
– Я читал твою записку, – сказал он, тут же вскочив и
отшвырнув газету. – Ужин я засунул в печь. Будет готов в семь тридцать.
Он смотрел на нее открытым взглядом чуть беспокойных карих
глаз.
Словно собака, которая изо всех сил старается угодить. Пит
Ержик привык выполнять домашнюю работу с давних пор и достаточно успешно. У
него, конечно, случались и промахи, но прошло то время, когда он мог лечь на
диван в башмаках, отваживался закурить в доме трубку, и скорее снег мог выпасть
в августе, чем он, пописав, не опустил бы на место сиденье унитаза.
– А белье ты в дом занес?
Внезапно вспыхнувшее выражение вины и испуга отразилось на
его добродушном круглом лице.
– Господи, зачитался газетой и совсем забыл. Сию секунду
принесу. – Он уже надевал туфли.
– Можешь не беспокоиться. – сказала Вильма, направляясь в
кухню.
– Но почему? Я тотчас принесу!
– Не стоит, – проворковала она. – Я не хочу заставлять тебя
бросать газету или телепрограмму только потому, что простояла последние шесть
часов за кассой. Сиди, дорогой Питер, отдыхай, сделай одолжение.
Ей не надо было оглядываться, чтобы узнать, как он
отреагирует; после семи лет супружества она была уверена, что Питер Майкл Ержик
сюрприза ей не поднесет. На лице у него, без всякого сомнения в этот момент появилось
выражение обиды и досады. Он теперь наверняка будет несколько минут стоять и
смотреть в одну точку, как человек, который вышел из туалета и никак не может
вспомнить, вымыл после этого руки или нет, а потом вздохнет и начнет накрывать
на стол и сервировать ужин. Некоторое время спустя он спросит ее, как прошла
смена в магазине и ни разу не перебьет рассказом о собственном рабочем дне в
Уильямс-Браун, большом агентстве по недвижимости в Оксфорде.
На то были свои причины, поскольку Вильма всегда считала,
что работа в агентстве по недвижимости самая скучная, какая только может быть.
После ужина он без дополнительной просьбы с ее стороны уберет со стола, а она
будет читать газету. Все это он проделает без единой жалобы только потому, что
допустил промах – не принес со двора выстиранное белье. Надо сказать, что
Вильма вовсе была не прочь сделать это самостоятельно, более того, она даже
любила эту работу, так как запах свежевыстиранного, прогретого на солнышке и
выветренного белья доставлял ей удовольствие, но не станет же она сообщать об
этом Питу. Ни в коем случае, это ее маленький секрет.
У нее было довольно много таких секретов, и хранила она их
все по одной и той же причине: на войне как на войне, нужно использовать любое,
самое малейшее преимущество. Иногда по вечерам ей приходится выдерживать
полутора, а то и двухчасовой бой, прежде чем враг сдастся, и она сможет на
карте военных действий сменить булавки с белыми головками, принадлежавшие Питу,
на свои, красные. Но сегодня бой был выигран мгновенно и без кровопролития, это
был блицкриг к вящему удовольствию Вильмы.
В глубине души она была уверена, что брак – это нескончаемый
боевик и что в подобной столетней войне, когда пленников не берут в плен, не
сдаются, ни единого белого пятна на поле военных действий не остается,
поскольку на них тут же накладывают аккуратную заплату, от таких легких побед
можно быстро потерять вкус к сражению. Но до этого было еще далеко, и поэтому
она вышла во двор с корзиной под мышкой и с сердцем, трепещущим где-то в
области диафрагмы.
Она успела пройти почти полдвора, прежде чем остановилась.
словно громом сраженная. А где же, черт побери, простыни?
Она должна была сразу их увидеть в темноте, белые
прямоугольники, полощущиеся на ветру. Должна была. но не видела. Может быть,
они улетели?
Их сдуло? Очень странно. Ветерок, конечно, сегодня был, но
не настолько сильный. Тогда, вероятно, их украли?
Но тут легкий порыв ветра донес знакомый хлопающий звук.
Так, значит, они здесь… где-то. Старшая дочь огромного католического клана,
состоящего из тринадцати детей, не может не знать, как хлопает на ветру белье.
А с этим звуком было не все в порядке. Каким-то он казался тяжелым.
Вильма сделала еще один шаг вперед. Ее лицо, лицо женщины,
которая подспудно всегда ожидает неприятностей, потемнело. Она уже видела свои
простыни… вернее, очертания, которые должны были быть простынями. Но они
сливались с вечерней мглой.
Тогда она сделала еще один шаг вперед, и снова прошелестел ветер.
Простынные очертания хлопнули на этот раз в ее сторону и,
едва она протянула руку, что-то толстое и вязкое шлепнулось ей на щеку, что-то
липкое и противное прижалось к ней. Как будто ледяная рука мертвеца пыталась
вцепиться в нее.
Вильма была не из тех женщин, кто кричит при любом удобном
случае, но теперь она закричала, закричала и выронила свою бельевую корзину.
Снова послышалось мерзкое вязкое хлюпанье – хлопанье, и она попыталась
увернуться от этого нечто, протягивающего к ней свои сырые, отвратительные
клешни. При этом стукнулась лодыжкой о корзину и упала на колени. Только
везение и быстрота реакции не позволили ей при этом растянуться во весь рост.
Теперь эта тяжелая сырая штука била ее по спине, хлестала по
щекам, по шее. Вильма снова закричала и поползла прочь от бельевых веревок на
четвереньках. Пряди волос выбились из-под платка, которым она повязывала
голову, и повисли вдоль щек. Она терпеть этого не могла, потому что волосы
щекотались. Но отвратительное поглаживание чего-то темного, висевшего на ее
бельевой веревке, было еще невыносимей.
Дверь кухни распахнулась, и послышался встревоженный голос
Пита:
– Вильма? Вильма, что с тобой?
И снова тяжелое хлопанье за спиной, похожее на причмокивание
голосовых связок в распухшем горле. На соседнем дворе залилась истерическим
визгливым лаем собачонка Хэйверхиллов, – тяф-тяф-тяф – что никоим образом не
придало Вильме бодрости.