Милдред держала в ней даже свой ткацкий станок. Тан отдал его Эдит Крукбэк после смерти жены. К тому времени он переселил сыновей в их собственные отдельные помещения. Его желание уединиться большинство соседей сочло странным.
Элдред ждала его в комнате.
— Я положила девушку на вашу постель, мой господин: Вы не дали мне никаких указаний.
Он кивнул, и она начала раздевать его.
— Я хочу, чтобы ты позаботилась об Уинн. Думаю, она не рабыня.
Пусть она днем выполняет легкую работу.
— Да, мой господин.
— Она хорошо поела?
— Да, мой господин. Бедная девушка была так голодна, и вместе с ней ее дитя. Несмотря на голод, она вела себя, как госпожа. Изящно ела, не то что женщины ваших сыновей.
— Да, длинноносая старая ведьма, — сказал он ей в ответ на молчаливый вопрос. — Она будет моей женщиной. Ты это хотела узнать? — Он усмехнулся.
— Пора, мой господин, — дерзко ответила она Эдвину, а потом смело оглядела его обнаженную фигуру — Вы еще молоды, мой господин.
У вас должна быть собственная женщина, негоже кувыркаться под забором с крепостными.
— Есть что-нибудь в Элфдине, чего ты не знаешь? — в притворной ярости спросил он.
Старуха весело захихикала.
— Не думаю, мой господин. Что еще остается делать женщине в моем возрасте, как не совать везде свой нос. — Она собрала его одежду и начала складывать ее. — Вода в лохани, мой господин.
Он быстро вымыл руки и побрызгал водой себе на лицо, стряхивая капли с бороды.
— Спокойной ночи, Элдред, — бросил он ей вслед, когда она, прихрамывая, спускалась с лестницы. Потом повернулся и пошел через всю комнату к своей постели и забрался в нее.
Уинн лежала далеко от него, у самой стены, повернувшись к нему спиной. По ее дыханию он понял, что она не спит, хотя притворяется спящей. Он снял с нее покрывало, восхищаясь грациозной линией ее спины, переходящей в прелестные округлые ягодицы. Она внезапно вздрогнула, и он, упрекнув себя за невнимательность, натянул покрывало на них обоих.
— Ты не спишь?
— Нет.
Он пододвинулся поближе к ней и, повернувшись на бок, привлек ее к себе, нежно взяв в руки ее груди.
— Скажи мне, ты ведь не рабыня от рождения? Мне хотелось бы знать, кто ты и как попала ко мне.
Уинн поведала свою историю. Что ей оставалось еще делать, хоть она и чувствовала себя неловко в ее теперешнем положении. Эдвин Этельхард производил впечатление доброго человека. Закончив рассказ, она спросила:
— Вы возвратите меня домой, мужу, мой господин?
— Нет. — Когда она напряглась в его руках, он продолжил:
— Так устроен мир, Уинн. Всегда есть пленники, которых продают в рабство.
Возможно, история, рассказанная тобой, истинная правда, а возможно, и нет. Я не могу везти тебя через всю страну, чтобы убедиться в правоте твоих слов. Тебя продали мне как рабыню, и я заплатил за тебя.
Со мной ты будешь в безопасности, Уинн, и твой ребенок тоже. У меня не было постоянной женщины с самой смерти жены. Ты займешь почетное место в моем доме. И если, родив своего ребенка, ты понесешь от меня, тем лучше. Я только буду рад еще одному малышу — Вы не можете овладеть мной, — произнесла пораженная Уинн.
— Тебе не нравится сам акт? — мягко спросил он.
— Нет, нравится, но я замужняя женщина!
— Уже нет. Кем бы ты раньше ни была, с твоим прошлым покончено. Ты моя дикая уэльская девочка, и я хочу любить тебя. Что за прелестные у тебя груди, — заметил он и начал ласкать их.
С проворством, которое удивило ее самое, Уинн повернулась к нему лицом.
— Эдвин Этельхард, если мне суждено быть вашей рабыней, я ею буду.
Я буду выполнять все ваши приказания, но заклинаю вас, не заставляйте меня спать с вами. Наверняка найдутся другие рабыни и крепостные, которые будут только рады вашему вниманию, но я замужняя женщина.
— Рабыни не выходят замуж, — терпеливо объяснял он, — а ты моя рабыня, Уинн, и должна смириться с этим. Женщине, ожидающей ребенка, не стоит так волноваться, как ты.
— Я убегу.
— У тебя не будет такой возможности, — сказал он со смешком.
— Я улучу момент, — упорствовала Уинн.
— Обретя тебя, моя дикая уэльская девочка, я никогда тебя не отпущу. — Он потянулся к ней и поцеловал.
Она не успела вовремя разгадать его намерение. Он крепко закрыл своим теплым ртом ее губы, ласково прося ответить ему. Уинн изо всех сил старалась оставаться бесстрастной. Как она могла испытывать к нему какие-то чувства, когда она любит Мейдока? Мейдок. Почему ее мысленный призыв никак не достигнет его? За те недели, что она провела в пути из своего дома через горы и холмы в Англию, она ни разу не видела ворона, не говоря уже о Дью. Неужели он и вправду подумал, что ее нет в живых?
Эдвин Этельхард почувствовал, что она витает где-то далеко. Он прижал ее к матрасу и дал волю чувствам. Эта девочка заставила кипеть его кровь, что не удавалось прежде ни одной женщине. Даже его покойной жене, виновато подумал он. Когда Эдвин целовал ее, он понял, что хочет получить от нее больше, чем она в состоянии сейчас ему дать. Но в конце концов она ему даст все, что он пожелает. Ну а сейчас он должен внушить ей необходимость измениться, потому что, какая бы у нее ни была жизнь раньше, с ней теперь покончено. Чтобы быть счастливой, надо приспособиться к этой перемене. А он хотел, чтобы она была счастлива.
«Я не каменная», — подумала, к своему стыду, Уинн, когда он осыпал поцелуями ее лицо и напряженную шею.
— Не надо, — просила она и задрожала. — Пожалуйста, не надо.
— У тебя такая восхитительная кожа, — пробормотал он у пульсирующей шеи. — Словно шелк — Он коснулся языком и губами плоти, которую восхвалял. — Ты пахнешь свежим воздухом и солнцем, моя дикая уэльская девочка.
Она подумала было сопротивляться, но испугалась. Ей надо думать о своем ребенке. Ей доводилось слышать рассказы о воинах, подобных этому, которые впадали в неистовство в пылу битвы, а между ними была действительно битва. По мере того как его жаркие поцелуи и чувственные ласки становились все более страстными, Уинн вдруг почувствовала, как его большое обнаженное тело теснее прижимается к ней. Она все время была занята мыслью, как бы ей отвлечь Эдвина от его намерений, что даже не подумала об их общем состоянии. Теперь она осознала, что происходит, чувствуя, как в ней поднимается страсть.
Ей никогда не приходило в голову, что она может испытывать влечение к кому-нибудь, кроме Мейдока. В детстве ей, правда, приходилось слышать от бабушки и из невольно подслушанных разговоров женщин Гарнока, что такое возможно. Тело женщины — нежный и хрупкий инструмент. На нем можно играть, как на лютне, которая отзовется в умелых руках влюбленного. Она не сомневалась, что Эдвин Этельхард был как раз таким искусным любовником. И если сердце и душа еще оставались холодными, то тело ответило ему — Мой ребенок, — кротко запротестовала она, надеясь на невозможное, что ей удастся уклониться от его домогательств.