— Марджалла, — мягко сказала Сафия, — мой повелитель Мюрад поймет твою скорбь. Он будет добр. Я никогда не слышала, чтобы он был недобр к женщине.
Эйден взглянула на Сафию и Нур У Бану. Они обе очень красивы. Необычайно красивы. Она не могла припомнить, чтобы хоть одна женщина в этом дворце была бы некрасива. Она сама всегда смотрела правде в глаза. Она не красавица. Миленькая, возможно. Но сейчас, когда у нее горе, ее нельзя назвать ни красавицей, ни даже миленькой. Хотя у нее не было зеркала, в которое она могла бы поглядеться, она знала, что нос красный, а лицо опухшее от слез. Ни валида, ни султанша не выглядели бы столь непривлекательно в своей скорби. Они постарались бы выглядеть покрасивее!
Она не собиралась смиренно принимать свою участь. Глубоко вздохнув, она сказала:
— Я не понимаю, почему султану нужна я, и прошу, умоляю вас, не говорите мне ерунду про его обязательства. Я не красавица и хорошо это знаю. В этом гареме есть несколько сотен женщин, великолепные девушки поступают туда каждый день. Я сомневаюсь, что султан видел хотя бы половину женщин, которых приводят сюда для его услады. Зачем ему я? Неужели он не может выполнить свой долг, просто уважая мою скорбь и дав мне убежище до тех пор, пока он найдет другого человека, которому он захочет оказать честь, подарив ему жену?
И Hyp У Бану, и Сафия растерялись перед необходимостью опровергать доводы Эйден. Женщины были не глупы, чтобы не понять их. Сафия снова посмотрела на валиду, потому что именно она должна улаживать это дело.
— Я не могу не согласиться с тем, что ты говоришь, Марджалла, — сказала Hyp У Бану. — Если бы ты была обычной женщиной, мой сын, вероятно, так бы и поступил. Ты, однако, подарок от алжирского дея. Ты была женой посла одного из самых важных и могущественных союзников. Отдать тебя какому-нибудь другому мужчине так, как если бы ты была просто породистым животным, недопустимо. Нет, дорогая девочка, Мюрад чтит память Явид-хана и его народ, беря тебя в жены. — Она повернулась и, став перед Эйден, взяла в руки ее лицо. — Так должно быть, Марджалла. Я знаю, что ты поймешь меня.
— Да, госпожа, я понимаю вас, — ответила Эйден, но была не в состоянии сдержать непокорные нотки в голосе. Говорить с матерью султана и его женой — занятие бесполезное. Они, конечно, на стороне султана. Возможно, что сам султан поймет ее. В конце концов, он обладал всей полнотой власти. Она не могла попросить о свидании с ним сейчас, потому что ей никогда бы не разрешили этого, но в пятницу, когда ее приведут к нему, она расскажет о своих чувствах. Если он такой чуткий человек, каким его считали женщины, он поймет ее положение и чувства и отпустит. В конце концов, она свободная женщина. Разве не ходил Явид к кадию и не составил бумаги о ее освобождении из рабства? Они все знали это, ведь Явид-хан часто говорил об этом. Татары, говорил он, не женятся на рабынях. Их жены — свободные женщины.
Hyp У Бану улыбнулась Эйден.
— Значит, решено, дитя мое. В пятницу тебя отведут к моему сыну. Я знаю, ты обретешь с ним радость.
— Да, — ободряюще сказала Сафия, — и мы станем сестрами. Мы с тобой будем, как Янфеда и наша мать валида.
Эйден была в отчаянии. Явид-хан только что умер, а султан собирался соблазнить ее с ошеломляющей дерзостью. Очевидно, что свои действия постыдными он не считал. Мысль о смерти снова возникла в ее сознании. Внутренне она не верила словам Hyp У Бану и Сафии о том, что ее возвращение в Англию невозможно. Ей не верилось, что Конн заменил ее кем-то в своем сердце или в своей постели. Конн так легко не сдастся. Она больше не рабыня. Она может ехать домой, разве не так? Если бы только она смогла передать весточку английскому послу, Уильяму Харборну, который приехал в Турцию прошлым летом. Может быть, Эстер Кира сумеет тайком вынести ее послание? Если она не сможет уехать домой, она предпочтет умереть, но не быть наложницей султана.
Однако в течение следующих нескольких дней Эйден не имела возможности поговорить с Эстер. Ее передвижение было строго ограничено ее собственными комнатами, комнатами Hyp У Бану и зеленым внутренним двориком. Это заточение чрезвычайно раздражало. Ее хорошо кормили, и мать султана сама следила, чтобы Эйден все съедала.
— Ты слишком худа, — сказала валида с улыбкой. — Мы должны нарастить немного мяса на твоих костях.
Эйден не подозревала, что ее блюда подбирались специально евнухом Ильбан-беем, который был заодно с вали-дои. Они состояли из продуктов, которые, как считалось, способствовали усилению желания, в них подмешивали травы для усиления чувственности и притупления чувства опасности. Ее дважды в день купали и натирали мазями, чтобы сделать еще нежнее и без того красивую кожу. Эйден казалось, что все ее время занято либо едой, либо купанием или сном. «Я не могу вести такой образ жизни, — думала она. — Я сойду с ума от скуки».
Рано утром в пятницу Эйден обнаружила, что участвует в традиционной свадебной бане, которую принимали те, кому впервые предстояло разделить ложе с султаном. В сопровождении Hyp У Бану и Сафии она возглавила процессию, состоявшую из всех молодых женщин гарема, которые пришли с ней в бани. Валида и женщины султана разоделись в богатые парчовые одежды, но на остальных женщинах были простые белые шелковые халаты, и каждая несла желтый тюльпан.
Когда они дошли до бань, валида отвела Эйден к распорядительнице. Остальные женщины гарема выстроились вдоль стен комнаты и пели песню, в которой желали Эйден радости и удачи в выпавшей ей судьбе. Закончив петь, девушки забросали Эйден цветами, а потом, разом повернувшись, вышли из комнаты. Hyp У Бану поцеловала Эйден в щеку, а затем она и все женщины султана тоже ушли.
Эйден показалось довольно забавным, что ей снова предстоит вымыться, как будто последние несколько дней она совсем не мылась. За исключением головы на ее теле не было ни единого лишнего волосочка, тем не менее они натерли ее розовой мазью с запахом миндаля, чтобы удалить волосы, и она была удивлена результатом, когда мазь тщательно смыли. Ее волосы вымыли еще раз, как мыли по крайней мере раз в день после возвращения в Новый Дворец, а потом сполоснули лимонным соком, чтобы они блестели. Ногти на пальцах рук и ног подстригли и отполировали, причем на ногах они были срезаны очень коротко, чтобы она не оскорбила тень Аллаха на земле, нечаянно оцарапав его. Она снова покраснела, как краснела дважды в день в банях, когда ее клали на спину на мраморную скамью для массажа и тщательно мыли интимные части тела сначала теплой водой, потом слабым раствором мыльной воды, а потом снова споласкивали теплой водой.
Все ее тело натерли душистой мазью, не пропустив при этом ни одного дюйма. Проворные руки массажиста растирали ей руки и ноги, зарывались в мышцы спины, гладили ее туловище и так умело обращались с ее грудью, что соски затвердели и нервно вздрагивали. Она знала, что сейчас ей следовало бы привыкнуть к этому, но такое обращение, каким бы приятным оно ни было, смущало ее.
Наконец посчитали, что она готова к встрече с султаном. Ее закутали в белый шелковый халат, посадили в паланкин и отнесли в ее комнаты, чтобы она дожидалась вечера, когда Ильбан-бей проводит ее к Мюраду. Жаркие бани, час, проведенный под руками массажиста, измучили ее. Она чувствовала себя слабой, беспомощной и подавленной.