– Да уж точно, – усмехнулась Марина.
– И что, Урманчеев работает с пациентами, оказывая психологическую поддержку? Так это же, насколько я понимаю, хорошо!
– Хорошо-то хорошо, да вот только бюджетников он не больно-то обихаживает. Я бы даже сказала, что он и зарплату свою вряд ли отрабатывает. Так, заскочит раз в неделю, спросит, как дела, поговорит о погоде – и сваливает. Ведь надо уделить время тем, кто платит.
– А платят?
– Еще как! – развела руками Марина. – Он же не только в нашем отделении работает – по всей больнице Урманчеев такой один, и у нас случаются денежные пациенты. Им нравится идея сеансов с настоящим психоаналитиком – с кушеткой, кассетами и всеми делами, как в западных фильмах. Некоторые ходят к нему каждый день на протяжении всего срока пребывания в больнице. Я точно не скажу, но слышала, что он по двести долларов сшибает за полчаса своей так называемой «работы». А что за работа-то? Боже мой, пациенты лежат себе, смотрят в потолок и рассказывают Урманчееву всякие глупости о себе – о мужьях, о проблемах с начальством и так далее, а он сидит себе да релаксирует… Вот кем надо в жизни быть, а не медсестрой, бегающей взад-вперед по этажам за пять тысяч рублей без премий! В других больницах народ хотя бы приплачивает за беспокойство, а у нас… Так что, Анька, в неправильное ты место пришла!
– У меня, Марина, выхода нет, – вздохнула я.
Похоже, пришло время рассказать о моей «подноготной». С одной стороны, она давала старшей медсестре дополнительные козыри, вздумай та мне навредить, но с другой стороны, таким образом я могла добиться от нее безоговорочного доверия, поскольку Звонарева будет считать, что я сообщила ей страшную тайну.
– Я ведь не просто так со старого места работы ушла… – продолжала я, чуть понизив голос. – Напортачила здорово… человек из-за меня погиб…
– Да ты что?! – не поверила Марина, подавшись вперед всем своим тощим телом. – А чего ж раньше молчала?
– Боялась, что тогда на работу не возьмут.
– Ну, это ты правильно боялась, – закивала старшая медсестра, – таких вещей нигде не любят. А что натворила-то?
– Понимаешь, – я попыталась сделать так, чтобы мой голос звучал виновато, – я как раз тогда проходила через развод. Это было так… унизительно! И еще я понимала, что мне негде будет жить после развода: однокомнатная квартира, в которой мы прожили вместе столько лет, оформлена на мужа. Я, конечно, могла бы судиться, но он сказал: «Попробуй! Как, думаешь, разделят однушку? Тебе – кухня и ванная, нам – гостиная и туалет? Нет, тебе достанется половина каждого метра в квартире. Ты сможешь жить с нами вместе?» Я как представила себе, что придется существовать на одной площади с бывшим и его любовницей… В общем, в те дни я ни о чем другом и думать не могла, вот и перепутала дозировку атропина. И пациентка умерла. К счастью, подруга – не та, что с мужем, а другая – нашла мне отличного адвоката, и мне дали два года условно без лишения права работать медсестрой.
Марина долго молчала, но не пила, и я никак не могла решить, хороший это знак или плохой. Звонарева смотрела в одну точку у меня за спиной, и я даже не вполне была уверена в том, слышала ли она меня, а если слышала, то поняла ли. Наконец старшая медсестра посмотрела прямо на меня и сказала:
– Да, подруга, ну ты и попала! Не волнуйся, дальше меня это не пойдет: я – могила.
– Спасибо! – как можно искренне воскликнула я.
В глубине души я начинала испытывать странные ощущения – словно постепенно вживалась в образ Анны настолько, что забывала о том, кто я есть на самом деле. Мне казалось, будто история, пересказанная со слов Лицкявичуса, стала жить отдельной жизнью, и личность Анны Евстафьевой постепенно превращалась в мое второе «я». Пойдет ли это на пользу делу, или мне не следует так уж стараться? До того как я облекла идею в слова, Анна была всего лишь именем, несуществующим персонажем, легендой, теперь же становилась для меня все более реальной. Я вспомнила один из психологических семинаров, которые так любил устраивать наш главврач. Для иллюстрации своих слов лектор упомянул о сотрудниках правоохранительных органов, работающих под прикрытием, и назвал термин – «перекрывание личности». Два этих слова означали, что личность реального человека, вынужденного долгое время выдавать себя за кого-то другого, постепенно исчезает, уступая место новому персонажу – тому, чьей жизнью сотрудник живет в настоящее время. Еще тот психолог говорил, что частенько у таких агентов впоследствии возникают психологические проблемы, связанные с самоидентификацией.
* * *
Возвращаясь утром со смены, я снова размышляла о том же. Меня обогнала какая-то девочка, но я шла, уткнувшись взглядом в мокрый от дождя асфальт, а зонтик перекрывал мне обзор.
– Агния, привет! – раздался знакомый звонкий голос.
Подняв голову, я увидела Вику – улыбающуюся, как обычно. На ней красовалась очередная мини-юбка – из сине-зеленой шотландки, на сей раз надетая поверх джинсов, заправленных в голубые резиновые сапоги. Ярко-желтый хлопчатобумажный пуловер довершал образ в стиле Пеппи Длинныйчулок.
– Ой, привет! – пробормотала я. – Ты как здесь?
– Да вот, проверяю, как прошел первый день, – ответила девушка, беря меня под руку и прячась под мой же зонтик.
Только сейчас я заметила, что у нее совсем мокрые волосы, а тушь слегка размазалась от капель дождя, стекающих по лицу.
– Тебя Лицкявичус прислал? – поинтересовалась я.
– Н-нет, – замялась Вика. – На самом деле, Андрей Эдуардович приказал несколько дней вас не беспокоить. Но мне показалось…
– Да? Что именно?
– Показалось, что вам нужна поддержка от кого-нибудь знакомого, раз уж нельзя общаться с семьей, – закончила Вика смущенно.
Умница, девочка! И как же она догадалась? Больше всего на свете мне сейчас хотелось бы отправиться на собственную квартиру, где все такое родное и знакомое, поделиться с мамой впечатлениями от событий прошедшего дня, спросить у Дэна о новостях… Ничего этого сделать я не могла, и присутствие Вики хоть немного скрашивало мое одиночество.
– Есть какая-нибудь новая информация? – спросила я. – Например, об Орбах?
Вика отрицательно затрясла дредами, от чего они стали извиваться, словно маленькие разноцветные змейки.
– Актриса все еще в коме. Андрей Эдуардович ездил в больницу и разговаривал с врачами: они не уверены, что старушка вообще когда-нибудь придет в себя. Однако новость о ее пребывании в реанимации каким-то образом попала в СМИ – такое впечатление, что кто-то сидел под дверью и слышал все разговоры! Вы телик сегодня не смотрели?
– Да не до телика было! – отозвалась я.
– Во всех новостях сейчас мусолят эту историю и строят предположения о том, что могло произойти со старой актрисой. В одной передаче даже отыскали ее подругу – другую актрису, с которой они вместе работали в одном театре почти полвека. Ее зовут Элеонора Кочетова. Может, слышали? Она сказала, что Орбах рассказывала ей о каких-то людях, которые интересовались предметами искусства, находившимися в ее доме. Вроде бы Орбах даже просила Кочетову найти экспертов по антиквариату, но потом отказалась от их услуг и сама кого-то отыскала. А вскорости пропала, и никто не знал, куда она делась.