Появился один из администраторов Михасевича и начал популярно излагать желающим сдать отпечатки условия и то, сколько они за это получат.
– Десять долларов, – послышались недовольные крики. – Какого черта, давайте больше! Это всего две бутылки! Нам обещали пятьсот баксов!
Трагедия начинала превращаться в фарс. Так продолжалось до вечера. Люди, выслушав сообщение Марка Михасевича, вяло откликнулись на его призыв помочь. Когда сборище алкоголиков и бомжей рассосалось, практически не появился ни один из обыкновенных жителей, несмотря даже на объявленное вознаграждение.
– Такое впечатление, – сказал мне профессор Черновяц, которого я навестила, – что предложи он по миллиону каждому, многие все равно бы не пришли. Им нравится наблюдать за тем, как страдает богатый и знаменитый. Своего рода бесплатное шоу, «мыльная опера»… Да, а в Англии тогда все и без десяти долларов откликнулись.
Я заглянула в отделение полиции. Народ потянулся, отдельными группками стали подходить мужчины, сдавали отпечатки и, положив в карман зеленую купюру, довольные, отправлялись прочь. Появился Михасевич.
– Не так быстро, как хотелось бы, – сказал он. – Может, давать им по двадцать долларов?
– Не надо, – ответил Порох, – а то будут возмущаться те, кто уже получил по десять. И вообще, эта затея с деньгами не самая лучшая, Марк…
– Я так не думаю, – ответил Михасевич, уверенный в своей правоте. – Люди меня знают, любят мои фильмы, помогут… Я в этом уверен.
Был поздний час, когда шла очередная проработка всех поступивших данных. Слова Михасевича подтверждались – варжовчане, сначала настороженно отнесшиеся к затее с отпечатками, после роликов и объявлений пошли в отделения.
Особняк Марка взяли в осаду журналисты, и мне показалось, что Михасевич и из похищения дочери подсознательно делает себе рекламу. Варжовцы, обычно пустынные ночью, сейчас походили на растревоженный муравейник.
Около десяти часов вечера в особняке Марка появился отец Сильвестр. Священник был в гражданской одежде, вид у него был встревоженный. Заметив меня (я сидела в кресле, бездумно пролистывая журналы со светскими новостями), он воскликнул:
– У меня есть сведения о Насте… Это очень серьезно. Серафима Ильинична, думаю, я знаю, кто похитил девочку!
Я с трепещущим от радости сердцем провела его в кабинет Марка. Тот был не один, а в компании с «лучшим другом» полковником Порохом.
Завидев священника, Михасевич воскликнул:
– Наконец-то, отец Сильвестр! Я вас заждался, где вы пропадали после похорон? Вы должны сейчас же обратиться к жителям, все готово, поехали в студию, заодно в прямом эфире, как и все местные знаменитости, сдадите отпечатки. Личный пример, как вы говорите…
Отец Сильвестр посмотрел на Марка и сказал:
– Я нарушаю тайну исповеди, хотя знаю, что это строжайше запрещено. У нас был разговор, скажу ли я властям о том, что ко мне приходил просить совета убийца, тот, кто виновен в смерти нескольких детей…
– Что… – прошептал, вставая, режиссер, но полковник сделал ему знак не прерывать священника.
Тот в волнении погладил густую бороду и продолжил:
– Он только что был у меня… Я заметил его еще на сегодняшних похоронах девочки, он все время порывался подойти к гробу и заглянуть ей в лицо. Я думал, что это кто-то из родственников.
– Это он… – шептал Михасевич, весь напрягшись, слушая отца Сильвестра. Порох, насупившись, смотрел на волнующегося священника.
– А потом, когда все было кончено, он подошел ко мне и попросил исповедовать его. Я сказал, что это не так просто, он должен соблюсти до этого определенный ритуал, но он настоял. Сказал, что у него есть друг, которого неудержимо тянет к маленьким девочкам. Ему нравится… – Священник запнулся: – Он говорил страшные вещи… Очень страшные. Я давно исповедую людей и знаю, когда они лгут, специально, по непонятным причинам, наговаривая на себя. Этот человек говорил правду. Он говорил не о друге, а о себе. Такие ужасные подробности выдумать нельзя.
– Где он? – заорал Михасевич. – Где этот сукин сын? Я ему яйца вырву и заткну в уши!
– Марк Казимирович, успокойтесь и позвольте отцу Сильвестру рассказать все до конца! – взревел Порох. – Или сядьте и не мешайте.
Режиссер, ошеломленный резким окриком в собственном кабинете – к такому он был непривычен, – замолк и позволил отцу Сильвестру завершить рассказ.
– Я видел перед собой больного и уставшего человека, – говорил тихим голосом священник. – Он хотел спросить, как ему быть – убивать девочек, как того требует его душа, или жить по-божески. Я пытался узнать, кто он такой, но ничего не добился. Посоветовал отпустить безвинных и не причинять им вреда. Он сказал, что подумает…
– Вы отпустили его? – проорал Михасевич, готовый ударить отца Сильвестра в лицо. – Твою мать! Как ты мог, сраный придурок в рясе!
– Марк! – не выдержала я, подошла к Михасевичу и силком усадила его в кресло. – Не смей так разговаривать с отцом Сильвестром! Что, по-твоему, он был должен сделать? Приковать исповедующегося наручниками к алтарю?
Мой безапелляционный тон отрезвил Михасевича. Режиссер, конечно же, не извинился перед священником, но умолк и опустился в кресло.
Отец Сильвестр заговорил:
– Он сказал, что придет завтра. По его глазам я понял, что он говорит с полной уверенностью. Ему нужна ночь, чтобы принять решение, но я взял с него слово, что он не причинит девочке вреда, – запнувшись, сказал священник. – Я больше не мог. Поэтому и решил, что должен нарушить тайну исповеди. Иногда важнее идти против закона, особенно когда от этого зависит жизнь ребенка.
– Какой он из себя? – живо спросил Порох.
Священник, припоминая, ответил:
– Невысокий, крепкий, коренастый, лицо скрыто капюшоном спортивной куртки, на вид – лет сорок с небольшим, может, чуть меньше. Раньше я его в церкви не видел. Кажется, он упомянул, что живет в частном доме на окраине Варжовцов. Он одинок…
– Я убью его, – произнес Михасевич таким тоном, что в этом никто из присутствующих не усомнился.
– Все сходится… Отец Сильвестр, – заявил полковник, – сейчас вы попробуете составить фоторобот с нашим художником. Так, а две бригады поедут по окраинам. Когда он обещал прийти к вам?
– Завтра, – ответил отец Сильвестр. – Сказал, что утром. Я буду ждать его в церкви…
– Там мы его и возьмем, – удовлетворенно констатировал полковник. – И на этот раз никаких осечек! Мы должны взять ублюдка в церкви, и мы его возьмем! Может, это не по-христиански, каждый имеет право на убежище в храме, но только не такой нелюдь, как этот. Что вы скажете, отец Сильвестр?
– Да смилуется боже над его грешной душой, – сказал тот, опустив глаза. Сверкнул тяжелый крест на его груди. Михасевич, ударив кулаком о ладонь, пробормотал короткое матерное ругательство и вышел.