Портрет художника в старости - читать онлайн книгу. Автор: Джозеф Хеллер cтр.№ 16

Герцогиня Мальборо: «Вчера ночью мой господин воротился с войны и ублаготворил меня два раза, не снимая сапог». (То ли из ее дневника, то ли из письма. Надо посмотреть.)

— Хотел бы я теперь посмотреть на этих двух гавриков, — злорадно думал вслух Юджин Порху. — Пусть попробуют сказать, будто у меня это уже было! Или еще у кого-нибудь.

Но порыв прошел, и Порху сразу сник и почувствовал усталость. Сказав Полли, что дорога вымотала его — это была вторая ложь за вечер, — он улегся спать, хотя обычно она ложилась первой.

Настроение у него было поганое, сон не шел. Он болезненно переживал сегодняшние разговоры в городе и спрашивал себя, что же будет завтра. Будущие главы казались нескончаемыми, а он такой маленький, робкий, униженный. Засыпая, он успел схватить на лету мыслишку, и утром, когда проснулся, она уже сидела в голове, как гвоздь.

«Он не сделал ничего дурного, но, должно быть, кто-то его оклеветал, потому что в одно прекрасное утро, очнувшись от беспокойного сна, Грегг Сандерс, — писал Порху, — обнаружил, что превратился в коричневое насекомое с каким-то твердым горбообразным панцирем на спине и его домашние безжалостно вымели его колючим веником из дома на улицу.

— Нет, вы только посмотрите, что он удумал! — кричал разъяренный отец, кричал громко, во всеуслышание, целому свету. Он был отвратителен, его жестокий родитель. Он бушевал, не желая слушать ничьих возражений, и жалкий вид двух женщин, матери и сестры, только распалял его. Бледные, напуганные до смерти, они стояли, прижавшись друг к другу, в полутемном углу просторной прихожей. — Ноги его в моем доме не будет! — кипятился семейный тиран. — Хватит, натерпелся я от него! По мне, лучше уж снова тараканы, даже мыши. Я убью его, если он попытается приползти назад. Растопчу, как гадкое насекомое, мокрого места от него не останется. И вы тоже — слышите? — давите его, если я не замечу. Где ваш химический баллончик?

— Можно мне занять его комнату? — боязливо спросила сестра. — Под студию. Хочу попробовать написать книгу и издать ее.

Отец кивнул, издав какой-то нечленораздельный звук. Это был, естественно, он, кто яростно орудовал веником одной рукой, а другой угрожающе, точно дубиной, размахивал сложенной газетой на тот случай, если Грегг вдруг попытается прошмыгнуть мимо него.

В нормальном состоянии, когда она не попадала в плен чрезвычайных и чудных обстоятельств, как это случилось сегодня, первичная клетка общества, в которой жил Грегг, была типичной, безрадостной, распираемой внутренним напряжением среднеевропейской семьей, какие обитали в городских центрах того региона в первую четверть двадцатого века, и потому не представляла особого интереса для человека пишущего. В самом деле, что замечательного в главе семьи — грубияне и тиране, который изводил всех вздорными распоряжениями или саркастическими замечаниями и оставался тем же домашним деспотом, когда, устроившись в тяжелом кресле, в мрачном молчании просматривал газеты, одну, другую, третью, или просто сидел насупившись, не находя для окружающих иных слов, кроме тех, какими выдвигают нелепые требования и язвительно выискивают недостатки. Или в его матери, мужнином творении с головы до пят, женщине послушной, бесхарактерной, бессловесной и, следовательно, непостижимой. Или же в его сестре, втором ребенке, которая росла в постоянном страхе, пока не уразумела, кто хозяин в доме, и тогда втерлась в доверие к отцу, ища его благорасположения ради самосохранности, подарков и привилегий.

Дремлющий до поры разлад в Грегговой семье усугублялся исторической несообразностью. Дело в том, что члены ее жили не в кафкианской Праге, не во фрейдовской Вене и не в какой-то другой среднеевропейской столице, а в Манхэттене, и потому у них не было ни молоденькой служанки, ни кухарки, которые трудятся где-то там, за кулисами, и время действия не первая половина века, а самое что ни на есть настоящее, попросту говоря, сегодняшний день. В нынешнем Манхэттене не так-то просто вымести жука из квартиры в многоквартирном доме на улицу, не привлекая внимания многочисленной обслуги в холле и на этажах и без комментариев с ее стороны, и тем не менее Грегговым родичам удалось это сделать. Так Грегг в своем новом воплощении был выброшен на одну из самых многолюдных улиц Нью-Йорка.

Не нужно говорить, что он был озадачен.

Грегг давно привык строить предположения относительно непредвиденных неприятностей, которые могут ожидать его, но он и в мыслях не допускал, что превратится в беспомощное насекомое. Занимая ответственный финансовый пост, он был сугубо положительной и высокоморальной личностью и никогда не поступал дурно, даже не брал взяток. Его коллегам из производственной компании, где он служил, было не по себе от этой его слабости, и они держались в стороне, справедливо усматривая опасность, исходящую от носителя стерильной неподкупности, который умел не только угадать заразу, но и принять против нее меры. Но к напасти, настигшей его утром, Грегг не был готов.

Он задумался над тем, как встретит перемену его невеста Фелиция, девушка утонченная, разборчивая, придерживающаяся таких же строгих правил, как и он сам. Они были, что называется, два сапога пара, вернее, были до сегодняшнего дня. Он даже мечтал о том, как они смогут заняться любовью вскоре после свадьбы. Теперь он не был уверен, что это случится. Вероятно, она просто не согласится лечь с ним в постель.

Брошенному и одинокому Греггу надо было осмотреться и оценить себя, так сказать, в новом качестве. Он насчитал шесть ног, по три с каждого бока, что очень удобно, так как позволяет сохранять устойчивое равновесие, а тело состоит из трех частей, и это внушает уверенность, что он — настоящее, чистокровное насекомое, а не какой-нибудь ползающий или летающий паразит вроде клопа или вши, которых невежды принимают за насекомых. Скорее всего он принадлежит к особому, многочисленному отряду жуков. Природа, или Бог, любит жуков, как заметил один викторианский естествоиспытатель, ибо их создано несколько сотен тысяч видов. Грегг горделиво пошевелил щупиками и испытал приятное ощущение. Может быть, он божья коровка, разумеется, самец? Так сказать, божий бычок? Шестым, неведомым ему прежде чувством он вдруг ощутил на себе недобрый взгляд здоровенного привратника в униформе. Блин, едва успел подумать Грегг; в тот же миг сработал инстинкт самосохранения, и он со всех шести ног побежал к зданию и зарылся в нанесенную ветром кучу мусора между стеной и тротуаром. Счастливый, что спасся бегством, он отдышался и задумался над линией поведения.

Куда ему ползти?

Он немного сомневался в том, что Фелиция будет рада приветствовать его в новом обличье. И конечно же, он не может вернуться домой в нынешней жучьей оболочке. Его недвусмысленно предупредили, что в случае появления ему грозит насильственная смерть.

Грегг сообразил, что у него нет никакого представления о том, как жить жуку в большом городе, хотя по опыту горожанина он знал, что тысячам и тысячам насекомых удавалось неплохо устроиться. Он часто пребывал в меланхолическом настроении и в мрачные минуты жизни был склонен поразмышлять о том, как вынуждены существовать те, кто менее удачлив, чем он. Сейчас, однако, не о меньшей удаче речь, а о большой беде. Как жить жуку в городе — об этом он знал не больше, чем о том, как живется негру в негритянских кварталах, если вдруг он превратился бы в афроамериканца, или „леди с сумками“, не имеющей приличного жилища, чтобы укрыться на ночь и в непогоду, и вообще бомжам, оставшимся без накоплений, без дома, без дохода и вынужденным перебиваться благотворительными подачками и общественным пособием где-нибудь в подвале, подземелье, притоне. Газеты твердили, что людей, обреченных прозябать в нищете, насчитывается многие тысячи. Бывало, найдет на него черная полоса, и он, страдая от сознания собственной вины, пытался представить себя самого, попавшего в такие же трагические обстоятельства. Как справиться с ними? Что делать? К кому обратиться, если оказался совсем без денег и не знаешь тех, у кого они есть? Или как быть, если ты неожиданно стал чернокожим, хотя всю жизнь был белым? Если не чернокожим, то бомжем, а у тебя ни навыков бродяжничества, ни товарищей по несчастью? Всю свою жизнь Грегг был для семьи удачливым добытчиком денег и вплоть до сегодняшнего странного происшествия был вполне доволен своей службой в одной уолл-стритовской производственной компании, чья деятельность заключалась исключительно в производстве денег. Но что вы скажете, если вдруг останетесь без денег и не знаете, где их взять? И кому вы это скажете? Однако превратиться в насекомое — хуже, согласитесь. Гораздо хуже. Во всяком случае, так ему казалось теперь, когда не кто-нибудь, а он сам оказался в ужасном положении. Как честное частное лицо и как лицо, занимающее ответственный финансовый пост, Грегг задумывался над жизнью, но ни разу ему не пришло в голову предположить, как он или любой другой образованный человек может выжить в условиях Нью-Йорка, сделавшись насекомым, хотя иногда его в шутку называли ползуном. В кошмарных снах, о которых он не любил вспоминать и тем более рассказывать кому бы то ни было, ему не однажды приходилось испытать смертельную обиду, унижение, страх — в результате засорившегося и протекающего унитаза, вечных сексуальных неудач или бегства от зловещих головорезов. Был случай, когда в его нездоровом воображении родился сценарий фильма ужасов: одинокий американец (он сам) за границей сходит с поезда, чтобы купить еды у вокзального торговца, и вдруг с ужасом видит, что состав тронулся, увозя его документы, деньги, багаж, а он остался в незнакомом месте без цента в кармане, без паспорта, без языка и без единого человека, кто говорил бы на его языке. Он тогда не стал додумывать сюжет. От исходной ситуации кровь леденела в жилах, он не мог продолжать. Но то, что случилось с ним наяву, хуже, намного хуже. Греггу снова подумалось, возьмется ли Фелиция помочь ему, если он явится к ней на службу и объяснит, кто он. Может и не помочь, даже если он самец божьей коровки. И как ему показать свое настоящее „я“? Грегг задумался. Он не был уверен, что способен говорить, даже по-английски, а руки, чтобы написать что-нибудь, у него не было.