Сто лет - читать онлайн книгу. Автор: Хербьерг Вассму cтр.№ 37

Пастор уже собрался вернуться к проповеди, когда вошла Урсула и, не спрашивая у мужа, есть ли у него свободная минутка, села к столу напротив него. По ее виду он понял, что на некоторое время о проповеди придется забыть. У жены было замкнутое, но обиженное выражение лица, которое он так хорошо знал.

— Урсула, дорогая, ты, кажется, не в духе?.. — начал он.

Она не ответила, но лицо ее сделалось таким мрачным, что пастор понял: надо спасать положение.

— Почитай это, дорогая! И мы посмеемся вместе, — сказал он и раскрыл книгу на том месте, где преподобный Колбан описывал характер, обычаи и привычки своих прихожан.

Она покачала головой и поджала губы, тогда он начал читать ей вслух. Театрально изменив голос, словно испытывал отвращение от попавшей ему в рот кислятины. Прочитав несколько предложений, он замолчал, ожидая аплодисментов.

Ибо Колбан безапелляционно утверждал, что жители Лофотенов и Вестеролена не обладают сильным характером и только чувственные восприятия руководят их мыслями и поступками. Без "связи с внешним" душе не о чем размышлять. Их "душевными свойствами" являются спокойствие, удовлетворенность, открытость и податливость, что легко может привести их к чему угодно. Все решает мгновение. Люди бранятся или расплачиваются друг с другом, однако никогда не дерутся, даже если они пьяны. Они склонны к ссорам и не умеют прощать, но по натуре добродушны и легко жалеют того, кто по их вине попал в беду, и даже пытаются облегчить его участь. "Они бесконечно далеки от истинной культуры и образования, — писал Колбан, — и потому ими должны руководить авторитетные люди, в противном случае они будут вести себя как дети. Там редко встретишь светлую голову или гения. Зато много сонного равнодушия и провинциального апломба. В одежде и поведении они подражают горожанам. Если у них достаточно средств, то деревенские дети ничем не отличаются там от городских. На работу в будни они носят одежду из сермяги и домотканого полотна, но, идя в церковь наряжаются, надевают золотые кольца и серьги. В доме одного богатого крестьянина я видел зеркало, стол, занавески на окнах, обитые кожей стулья, пуховые перины, столовые приборы, водку, вино и воду. И кофе они пили два раза в день! Кроме того, люди в тех местах обладают странной бесчувственностью к горю и смерти. А потому уныние там большая редкость и наблюдается лишь у тех, кому изменило физическое здоровье. В случае болезни и сам больной, и его близкие желающему скорой смерти. Но вызванное этой смертью горе быстро забывается, так как родственники покойного сосредотачивают свое внимание на оставшемся после него имуществе. Неблагодарность и не знающая удержу страсть довершают эту картину".

Аплодисментов не последовало. Голос Урсулы прервал пастора. Она вырвала книгу у него из рук и хлопнула ею по столу.

— Что за свинья! — проговорила она с резким немецким акцентом и произнесла короткую громовую речь по поводу отношения пасторов к людям вообще и нехристианского высокомерия Колбана в частности.

— Да-да, ты права, — согласился пастор, не ожидавший от жены столь бурной реакции. — Этого человека уже давно нет в живых.

Но пасторша не сдалась. Она как будто заказала эту сцену, чтобы использовать ее в своих целях. Она уже слышала подобные высказывания от людей ученых и неученых, от духовных лиц и от богатых торговцев. И в следующий раз молчать не станет.

— И что же ты тогда скажешь? — улыбаясь, спросил пастор.

Она вскочила и посмотрела на него в упор. Ее густые темные волосы растрепались, красиво очерченные губы потемнели, щеки стали пунцовыми. Она походила на большую птицу, приготовившуюся к нападению. Если бы пастора не испугала ее реакция, он бы продолжал улыбаться. Она была великолепна!

— Человека формирует жизнь! Не все рождаются с серебряной ложкой во рту! Христианин должен принимать все как есть и никого не судить. Во всяком случае, пастору судить людей не пристало! Он должен отпускать им грехи! И помнить о своих собственных! Слышишь, Фриц? Ты должен написать в газету и осудить этого человека, хотя он уже давно умер. Должен осудить его вульгарный образ мыслей! Слышишь? А вместо этого ты занимаешься своими политическими письмами и размышлениями.

— Как раз в данную минуту я работаю над своей воскресной проповедью. — Пастор хотел оправдаться. Но вдруг обнаружил, что она плачет. Он отодвинул свои записки, тоже встал, обнял ее и начал покачивать — он знал, что это ей нравится. Через минуту она уже прислонилась лбом к его груди. Так они и стояли в покачивающейся тишине, в которую врывался только шум дождя и крики детей, играющих возле дома. Потом она заговорила серым, бесцветным голосом:

— Твоя сестра... Якобина... только что сказала мне, что люди опять болтают об этом. Она получила письмо из Бергена от этих пасторов-фарисеев, с которыми общалась до того, как весной приехала к нам. Они пишут, что в обществе опять ходят толки о том, кто был отцом Лены...

— Но, дорогая, наша Лена уже давным-давно замужем и живет на Лофотенах вдали от всех сплетен. У нее своя жизнь.

— Но до нее могут дойти эти слухи. Я в этом уверена!

— Это касается тебя, но не ее. И не меня.

— Разве то, что касается меня, не касается также и тебя? — воскликнула она.

— Конечно касается. Но не надо придавать такого значения этой старой истории.

— Тем не менее в Бергене ею интересуются.

— Ну и пусть. Что это меняет? — спросил он.

— Станет известно, что ты опять ходатайствуешь, чтобы тебе дали приход на юге. Люди — как шакалы, которые питаются падалью. Роются в том, что должно покоиться с миром... просто по злобе.

Он прижал ее к себе и продолжал покачивать, не переставая говорить. Он уже не раз так делал. По той же самой причине.

— Мы с тобой внушили Лене, что мы — ее родители. И что бы там люди ни говорили, других родителей ей не нужно. Есть только мы с тобой и Лена...

— Зачем ты вписал фамилию Рейтер в церковные книги, когда Лена конфирмовалась?..

— Я не мог сфальсифицировать ее аттестат о крещении... Но теперь она замужняя женщина и уже давно носит другую фамилию. Не надо снова ворошить ту историю.

— В Бергене, когда Лена была уже достаточно большая и все понимала, она этого стыдилась, пряталась. И я тоже. Я надеялась, что здесь, в Нурланде... Но я еще помню тот первый вечер в Бё, когда мы пригласили прихожан на кофе. Ту женщину, которая спросила у Лены, кто она. И ее смущенный ответ, что она дочь пастора и его жены. Она защищалась, не зная правды.

— Когда это было!

— Но это преследует нас все эти годы. А ты... ты сидишь и смеешься над этой чертовой книгой, которая служит злу!

— Урсула!

— Фриц, мне хочется спрятаться... этот позор...

— Но здесь, в Стейгене, никто ни о чем не сплетничает, — напомнил он ей. Однако тут же подумал, что люди и здесь любят сплетни. Мало ли о чем они судачат, не сообщая об этом пастору.