Догадываюсь, отвечает, что пережили вы немало и побывали в
такой кровавой каше, что мне и не снилась. Догадываюсь, что сюжет вашей жизни
необычаен и запутан до невозможности. Почти, оговорюсь, до невозможности, ибо
поставие вопросы, обращенные к людям и Творцу, поставив их не лукавя, ощутив
меру присутствия в себе сил Тьмы и Света, меру амбиции и бунта, вины и
ответственности, вы уже ступили на путь спасения и смирения… О многом
догадываюсь, глядя на вашу физиономию и обмозговывая вашу ненормальную
конституцию. Говорю это без подъебки, гражданин начальничек. До конца вы,
конечно, не расколетесь, как на духу, чувствую в вас присутствие страшной
личной тайны, тяжесть ее изменила черты вашего лица, поэтому практическим
советом помочь не могу. Буду за вас молиться. Возлюбите ненавидящих вас. Такой
шаг приводит, говорят, к чуду. А органы не мешало бы бросить. Канайте в
грузчики. Вон у вас ручищи какие! Грузчику хорошо! Покидал себе мешочки-ящички
– и лети домой легкий, как птица. А с таким грузом на душе, как у вас,
доходягой скоро станете и потащитесь на полусогнутых в скорбный лазарет. Молюсь
за вас.
Вот, говорю, уйдете вы сейчас, а мне все еще не ясно:
простили ли вы врагу вашему, возлюбили ли ненавидящего вас? Сами-то вы как?
А этот, говорит Павло… говорит Георгий Леонтьевич… говорит
Христиан… кажется, все-таки это был Христиан… Христиан, но неважно, неважно…
этот мучительный, возможно, конечный вопрос, который по моему глубочайшему
убеждению несет на себе отблеск Высшей Реальности, Разум своевольно и лукаво
переводит в соответствующей сложнейшей ситуации из области Душевной, из сферы
чувств безъязыких в свой великолепный вычислительный центр.
А человеческие чувства, Душа человеческая так трогательно
неумны в истинно наивном состоянии, то есть в величественном и простом
обращении к ничем и никем не замутненному образу бесконечной Гармонии, что Разуму
ничего не стоит смутить человеческую душу логическими категориями
прагматической очевидности и навязать Душе ответ, устраивающий Разум и делающий
честь безупречной работе его вычислительного центра. Сообразно ответу и ведет
себя личность, но поскольку ответ на мучительный вопрос принадлежит на самом
деле Разуму, лукаво выступившему от имени Души и хамовато присвоившему себе ее
прерогативы, то он – ответ – изолирует Душу от Света Истины, он уводит ее от
возможности великодушного соотнесения своих обид и чужих зверств с тайной
чудесного предназначения человека в участии, возможно, почти на равных с Богом
в Высшем Промысле, целью которого, как я уже не раз заявлял, гражданин
следователь, является, на мой взгляд, насаждение и торжество жизни во
Вселенной. Дайте-ка попить водички… Спасибо… Вы спросили меня: прощаю ли и
возлюбил ли я вас, своего палача, уходя в неизвестность?
Допустим, я нахожусь в привычно-бытовом отношении к знаковой
и смысловой структуре вопроса. Именно в таком состоянии и стремится удержать
Разум Душу при ее стремлении вознестись от логики опыта, от низшей
целесообразности к нормам поведения, интуитивно ощущаемых Душой благодатными и
предельно просто разрешающими душераздирающие антиномии жизни в полной больших
и малых горестей земной юдоли… Допустим. В очередной раз доказал Разум, что
прощение и любовь к врагу – очевидное мудачество. Доказал, подлец!
Но вот я взрываю последним усилием воли или, что одно и то
же, полной расслабленностью, гражданин подполковник, бедный палач, эту вонючую,
привычно-бытовую, семиотическую и семантическую, черт бы ее побрал, структуру
любого вопроса, будь то: можешь ли возлюбить врага своего? Подставишь ли левую
щеку, когда заедут ни с того ни с сего по правой, да к тому же, пока ты не
успел очухаться от боли и обиды, звезданут по подставленной левой? Способен ли
ты не осудить предавшего тебя? Взрываю, короче говоря, камеру, в которую
заточил Душу так называемый здравый смысл, этот заурядный недолгожитель,
выкидываю к чертям собачьим на площадь Дзержинского сквозь вот эту решку,
расплавившуюся от одного моего смиренного взгляда, наручники, плюю на режим
устрашения, и… вот уже я, веруя в реальность высшую, переношусь в нее! Я
чувствую не боль и обиду, а непозволительность создания отношения, в котором
мои страдания и унижения считают себя вообще бесконечно превышающими жизнь. И я
вашу злодейскую службу Дьяволу и его идее, ваши грехи, ваши увечья, погибель
души вашей вижу более обидными и страшными, чем мои обиды и раны. Но я не
говорю вам, ибо словам не разорвать проклятый заколдованный круг, возведенный
Разумом, я люблю вас, враг мой, я вас прощаю! Просто я сейчас нахожусь в
пространстве такого, потрясающего все мое существо, состояния покоя и воли, где
хватит места всем: и вам, и мне, и вашим органам внутренних дел, и страшному
прошлому, и абсурдному настоящему, и искупительному будущему, и многому,
многому и хорошему, и дурному. Я не говорю вам слов, заводящих в тупик. В силу
сохранившегося во мне веселого характера, в надежде на извинительность юмора, я
чистосердечно приглашаю вас, Василий Васильевич, в Высшую реальность! Милости
прошу! В это мгновенье, стоящее вечности, мы с вами вносим свою лепту во
Вселенскую Жизнь, укрепляем душу, смываем грехи и чувствуем, что воистину
бесконечно меньше радостного течения жизни наши общие мытарства и что разгадка
жизни не больше самой жизни, что она – чудо… А слова… Хрен с ними, со словами…
Кланяюсь низко вам. Не вы, так и не посетило бы меня, возможно, такое состояние
и такое понимание. Это не означает, что я извиняю и приветствую деятельность
палачей. Прощайте. Завещаю вам изъятое у меня при обыске Священное Писание.
Читайте в перерыве между допросами. Вдруг поможет оно вам облегчить муки
узников? Я ничего, кстати, нового вам не сказал. Я только обрел личный опыт
постижения Образа Жизни. Образ Жизни и есть Христос. Передайте Сталину, что он
свинья. Господи, прости меня за столь частые выпадения из течения Высшей Жизни…
Прощайте, Василий Васильевич!
Глава 28
Опять мы долго пропетляли… Долго… В общем, просматривая
реквизированный у одного теоретика соцгуманизма альбомчик с изображением орудий
пыток глубокой древности, жду, когда приволокут ко мне вашу рожу… Это я
возвращаюсь к случайности.
Вдруг – звонок. Звонит тот самый дружок мой, секретарь
обкома, тогда еще, правда, горкома, Вчерашкин. Подох, говорит, твой человек
Понятьев Василий… Как, ору, подох? Очень просто: трехтонка под лед провалилась
с агитбригадой. В колхоз я ее посылал, отвлекать колхозничков от ненужных
настроений. Снабженцы их охмурили очень и заготовители… Снабженцы не привозят,
а заготовители увозят. Колхознички же посасывают лапу. Теперь до весны пролежит
подо льдом грузовик. Жалко. И два баяна жалко. Два баяна у меня роту чекистов
иногда заменяют. Ну, а трупам, как говорится, вечная слава…
Вот идиот какой я был! Мне бы выехать, водолазов взять
эпроновских, вытащить трупешник, и сразу стало бы ясно, что не вы это, а брат
ваш двоюродный затонул вместе с казенным грузовичком.
Поскрипел я зубами, что вывихнула вам судьба большой фарт
миновать Руку, ох, и поскрипел! Вот вам и случай счастливый для вас и неудачный
для братца-агитпроповца, Очень странная и ужасающая подчас штука – случай.
Может, он ничто иное, как удар Рока, нацеленный именно в ваш лоб, но из-за
какой-то ничтожной ошибки в расчете, из-за каких-то мизерных ваших перемещений
в пространстве вбок, вверх или вниз от мушки прицела, захерачивший не по вам, а
по другому, случайно, случайно ли, гражданин Гуров, попавшему в зону действия
рокового удара человеку? А? Что вы скажете? Или бесчинствующий Рок не
самовластен и на него тоже имеется управа, имеется Судьба, отводящая удар от
одного живого существа или его счастья и плюющая на все последствия
веселенького рикошета? Но может ли не ведать Судьба, что творит ее левая рука,
а что правая, может ли не задуматься она, что неотвратимость, воплощенная
материально в роковом случае, оставила в покое гражданина Гурова, но проломила
лед под грузовиком «Зис»? Ведь если бы было иначе, то вам бы кранты, кранты,
Василий Васильевич! А ведь вместе с братцем вашим погибло еще несколько человек
и два баяна. Ведь у тех погибших тоже были судьбы и ангелы-хранители наверняка
были! .. Впрочем, стоп! Возможно, ангелов хранителей-то и не было у тех
погибших, и в этом весь фокус.