Рука - читать онлайн книгу. Автор: Юз Алешковский cтр.№ 13

В общем, запудрил я Влачкову мозги окончательно, распустил он нюни, подписал все, что я накатал на десяти страницах, и тогда, не сумев побороть гадливость и ненависть, я взял его рыло в свою руку, как брал я ваше, гражданин Гуров, и привел к сущностному виду.

Мразь, кричу, гнида! Пятая колонна! Шакал троцкизма! Нувориш! На каждом шагу подсираешь Сталину! Фашист! На колени!

Ну, каково душевное состояние подследственного, чья рожа попала в мою лапу, вам известно, гражданин Гуров. То же самое испытал и Влачков. Бухается мне в ноги. Прижался щекой к голенищу, воет прямо, не плачет, а воет: спасите, Шибанов, спасите, все ваше, все отдам, спасите, рядовым социализм строить буду!

Врешь, говорю, пропадлина зиновьевская и каменевская сука! Давно за тобой наблюдаю. Ты в партию пробрался для личного обогащения! Социализм для тебя, бухаринская сикопрыга, лучший способ обворовывания аристократии, рабочего класса и крестьянства! Ты дошел до крайнего цинизма, куря трубку, символизирующую черепа товарищей Ленина Дзержинского одновременно! Ты, гаденыш, как бы намекал этим, что наши идеи – дым. Дым! Дым! Признавайся, где тебя притырена трубка с лицом товарища Сталина? Ты почему переебал всю городскую комсомольскую организацию? Ты что этим хотел сказать? Мерзкое насекомое! Встать! У меня на голенищах соль от твоих поганых слез выступила! Встать!..

Это я не вам, гражданин Гуров. Сидите… Шагом марш – в тир! Идем с Влачковым в тир. Вернее, иду я, а он ползет за мной на карачках и воет: спасите, товарищ Шибав, спасите!

Приходим в тир. Снимай, говорю, паскуда рыковская, портреты классиков марксизма-ленинизма и ставь к стенке. Ставит беспрекословно. Полную наблюдаю в этом огромном сильном еще звере атрофию воли и отсутствие инстинкта сопротивления. Поэтому спокойно даю ему его же боею винтовку, патроны и командую… (в тир, надо сказать, из тира ни один звук с воли не долетал) и командую: основоположникам научного коммунизма Марксу-Энгельсу – пли! Смотрю: по дырочке появилось в марксовой бороде в энгельсовом лбу… По вождю мирового пролетариата Ленину, целься в правый глаз, пли! В левый – пли! По гениальному продолжателю дела Ленина, по лучшему другу детей врагов народа, дорогому и любимому товарищу Сталину – пли!. Встать! Встает Влачков. Я, говорит вдруг совершенно по-стариковски, одного теперь прошу у вас, товарищ Шибанов: скажите мне, что происходит, что? Человеский мозг понять этого не в силах!

Отвечу, говорю, обязательно, но сначала подпишите вот от протокол допроса. Заполню я его завтра сам. Вы только подпишитесь вот здесь и здесь. Расписывается. Руки дрожат, хотя целился, тухлая крыса, в своих милых классиков и рука его не дрогнула, тварь. Еще раз напялил я ему скальп на лоб и вдавил глаза в глазницы. Затем увожу во внутреннюю мою тюрьму. Назавтра же пускаю по городу слух, что взят Влачков с поличным, когда курил табак из черепа Ленина-Дзержинского и пьяный стрелял в тире по всем вождям, тренируя глаз и руку для будущих покушений.

Дело его оформляю артистически. Докладываю о нем самому Ежову и прошу разрешения закравшуюся в обком сволоту расстрелять лично. Получаю карт-бланш. Прихожу к Влачкову в камеру… Вам не надоело слушать?.. Прихожу и говорю, желали вы узнать, что происходит. Происходит, говорю, возмездие. Всего-навсего. Я – граф Монте-Кристо из деревни Одинки Шилковского района. Помните, как жгли вы ее с Понятьевым? Помните, как стреляли в лоб безоружным кулакам? Помните, как сложили трупы в поле, чтобы волкотня обглодала их? Помните? Я, говорю, сын Ивана Абрамыча, который письмо Сталину относил, а ответ от Понятьева получил. Помните? Вот взгляните теперь на ваше письмо. Видите? Это я сталинским почерком вынес вам приговор. «Расстрелять, как бешеную собаку, не избавившуюся от головокружения от успехов. И. Сталин».

Не буду скрывать, гражданин Гуров, стоял я тогда в камере и распирало меня от кайфа замастыренной мести, распирало, и с наслаждением, испытывая чувство освобождения от тоски и гадливости, глядел я на крысу, потерявшую от страха человеческий облик. Да! Крысу! Крысу! Крысу! И вы – крыса! И папенька ваш был крысой! Помолчите, Гуров, не, выводите меня из себя! ..

Но это, говорю, еще не все. Кроме возмездия происходит реставрация демократии в России. ВКП(б) распущена. Земля отдана крестьянам. Рабочие будут участвовать в распределении прибылей. Интеллигенции гарантирована свобода творчества. Мир ожидает вспышка русского ренессанса. Сталин избран президентом страны и приглашен на совещание большой четверки, где красной заразе будет обьявлена тотальная война! Доходит это до вас?

Удар я, сам того не сознавая, нанес этим бредом самый страшный, попавший в самую жилку влачковской жизни. К тому же в камеру с улицы доносились веселые вопли пьяных от пропаганды энтузиастов, у которых «за столом никто не лишний», когда «просыпается с рассветом вся советская земля» и лучше которых не умеет смеяться и любить никто на белом свете.

Слышите, говорю, как ликуют широкие массы?

И он поверил! Он поверил, гражданин Гуров! Он поверил, и это было самое ужасное в той истории, коротеньком эпизоде из моей долгой и кровавой деятельности. Он снова бухнулся мне в ноги, он слизывал с головок моих шевровых сапог, отличные были сапоги, городскую грязь и блевотину, он клялся, что давно почувствовал порочную природу большевизма и того, что большевистские лидеры, вопреки законам логики, экономики и просто очевидности называют социализмом. Он давно почувствовал это, он ужасался, не раз ужасался в душе тому, что происходит, тому, как разрушается сложившаяся веками структура человеческих отношений, как насильно уничтожаются все связи людей с родовыми материальными и культурными ценностями. Он ужасался, но ужас души относил к слабости своей веры в историческую необходимость происходящего, где лишняя тысчонка жизней, не поддающиеся учету страдания и беды – дерьмо и мелочишка по сравнению с кушем, который предстоит сорвать коммунистам с банка истории. Он верил, видите ли, он слепо верил, и вера его сучья, несмотря на «ряд решительных сомнений», одержала верх над ревмя ревущей от перекромсанной «энтузиастами» действительности, которая, падла такая, плевала на усилия «энтузиастов» и старалась, старалась слабеющими руками засунуть обратно во вспоротый живот выпущенные внутренности, бедное сердце, нежную печень, несчастные свои кишки, отбитые почки… И вот теперь, товарищ, простите, гражданин следователь, вы не можете, не можете не поверить мне, что я предчувствовал, пред-чув-ство-вал события, происходящие за окнами моей тюрьмы. Спасите меня! У меня есть опыт! Я знаю, кого карать, я буду карать беспощадно и последним покараю себя, но сниму перед заслуженной смертью хотя бы часть вины с коварно обманутой временем души! Вы думаете, спрашивает мерзавец и садист, мне хотелось расстреливать работящих и зажиточных крестьян? Думаете, я теперь не сожалею, что вел себя не лучшим образом в том эпизоде, забыл, простите, название вашей деревни? Спасите меня! Спасите, простите и позвольте задать два или три вопроса?

Задавай, говорю, мразь.

Значит, Сталин все эти годы воплощал в жизнь свою гениальную стратегическую идею? Значит, он изнутри подрывал объективно порочное учение Маркса, развитое в одной отдельно взятой стране Лениным? Значит, жертвы, которые принесло доблестное дворянство, интеллигенция, аграрии, генералитет, офицерство и пролетариат, были не напрасны?