Я никогда не был в Алжире, тогда откуда песок на зубах?
, Или это – воспоминание о песке, и не мое собственное, как
лиссабонский фуникулер, а лейтенантское?.. Если я все-таки доберусь до «Pres de
la rainure», есть смысл попросить у хозяина зубочистки.
Араб равняется со мной и останавливается. На фоне
красно-оранжевой стены, двух бойниц и кованого фонаря между ними он смотрится
довольно эффектно, это не может быть воспоминанием lieutenant, единственное его
воспоминание заключено в фотографии казненных феллахов. Это – не воспоминание,
это – представление, если бы на плече портье из «Ламартин Опера» были бы не
иероглифы, а арабская вязь, я бы точно мог сказать: это представление потнючего
сосунка о стране, в которой он никогда не был и вряд ли когда-нибудь будет.
Араб смотрит на меня с доброжелательным интересом.
– Мне нужно кафе, – кричу я ему через
улицу. – Кафе «У желоба».
– Это здесь, – араб машет рукой, указывая
направление. – Следующий дом.
Все дома (если можно назвать домами куски однородной
красно-оранжевой стены) похожи друг на друга.
– Вывеска, – арабу очень хочется помочь
мне. – Видите вывеску?
Поначалу никакой вывески я не вижу, песок на зубах не
перестает скрипеть, белый бурнус моего неожиданного проводника дрожит и
покачивается в раскаленном воздухе, да и сама улица качается вместе с ним.
– Идите сюда!..
Lieutenant, наученный горьким опытом североафриканских
пустынь, уж точно бы не подошел, но у меня нет оснований не верить добродушному
арабу. Раз уж я так легко принял на веру все остальное. Перейти на другую
сторону улицы оказывается труднее. Ноги мои вязнут в песке, он жжет подошвы
даже сквозь ботинки, жаль, что у меня нет бурнуса и белоснежных, не запятнанных
джихадом одеяний. Анук умерла бы со смеху, увидев меня в подобном прикиде.
Мысль об Анук придает мне силы, и я оказываюсь рядом с арабом даже раньше, чем
предполагал. Единственное, чего я не мог предположить, – араб знаком мне.
Бурнус, скрывающий пол-лица, не может меня обмануть: это – Али, хозяин
маленькой лавчонки в Бельвиле (кальяны, специи, арабская чеканка). Тот самый
Али, руки которого покрыты странной татуировкой, не имеющей ничего общего с
опереточными иероглифами портье.
– Али? – спрашиваю я араба.
– Нет, сахиб. Я не Али.
«Как могут звать испанца? Или Педро, или Энрике, или
Хуан», – говорила Линн. Как могут звать араба? Или Али, или Хасан, или
Мустафа. Не исключено, что у алжирского приятеля Линн другое мнение на этот
счет.
– Я не Али. Меня зовут Акрам. Но у меня есть брат –
Али.
– Али, владелец лавки. Кальяны, чеканка и все такое…
Акрам, брат Али, на секунду задумывается.
– Али, владелец лавки. С татуировкой на руках. Вот
здесь, – я невольно касаюсь пальцами пальцев араба.
Акрам, брат Али, смеется и протягивает мне ладони, покрытые
татуировкой. Раскаленный воздух по-прежнему дрожит, от рук Акрама поднимаются
вверх струйки песка, закрученные в маленькие тугие торнадо. Смуглые колонны
пальцев испещрены перетекающими друг в друга буквами и символами, возможно –
это изречения из Корана, возможно – что-то иное…
– Что это, Акрам? Что это означает?
– Это было всегда, сахиб.
– Они изменяются…
– Это было всегда, сахиб.
– Что здесь написано?
– Не знаю.
– А Али знает?
– Нет. Мы братья. Если бы знал он – знал и я.
– А кто знает?
– Кто написал.
Исчерпывающий ответ. Вряд ли я добьюсь от брата Али
большего. Рисунок на ладонях Акрама, на его пальцах постоянно меняется, ничего
подобного не происходило с ладонями Али, я только принимал на веру его
россказни о меняющемся рисунке. Но теперь я вижу и сам: рисунок меняется, место
символов и букв занимают не совсем ясные, не совсем четкие контуры каких-то
фигур, я с трудом успеваю различить птицу и – кажется – морскую раковину, но,
может, это вовсе и не раковина… Может, это не раковина, а часть растительного
орнамента, которая снова переходит в буквы и символы, и не всегда арабские.
Разглядеть буквы детальнее не удается из-за толстого слоя песка, торнадо
сменили барханы, они покрывают теперь распахнутые ладони брата Али.
– Вы искали кафе «У желоба», сахиб. Так?
– Да.
– Это здесь.
Теперь и я вижу вывеску, очень европейскую, очень парижскую;
два красных тента «Coca-Cola» по ее краям, вылизанные камни мостовой, несколько
пластмассовых столиков и стульев. И несколько деревьев с аккуратно
постриженными ветками.
– Спасибо, Акрам. Передавайте привет брату. Я
как-нибудь зайду к нему…
– Вы тоже передавайте ему привет. Если как-нибудь
зайдете.
В спину мне все еще дышит сухой горячий ветер (хамсин?
хабуб? харматан?..), но песок на зубах уже не скрипит. Красно-оранжевая стена
из прилепленных друг к другу глинобитных построек тоже исчезла, растворилась в
припаркованных «Рено», «Пежо» и «Ситроенах». А стеклянные двери кафе «Pres de
la rainure» и вовсе примиряют меня с действительностью.
Несколько секунд я стою на пороге, оглядывая внутренности
кафе: трое посетителей у стойки, еще человек пять-шесть – за столиками; хозяин
кафе – колоритный толстяк с обвисшими бретонскими усами – разговаривает по
телефону и отчаянно жестикулирует.
Анук нигде не видно, но шрам на затылке не может обмануть
меня, он ворочается и поскуливает как пес, лишившийся хозяина. Анук нет, и мне
остается только ждать. Стараясь не обращать внимания на жжение в затылке, я
заказываю у бретонца чашку кофе и стакан воды и устраиваюсь за ближайшим пустым
столиком.
Трое из посетителей – явно туристы, явно скандинавы, то ли
шведы, то ли датчане, два юноши и девушка в униформе, напоминающей
бойскаутскую: зеленые шорты по колено и рубашки цвета хаки. И шорты, и рубашки
легко спутать, особенно по утрам, вылезая из общей для всех троих постели,
девушка всегда просыпается последней, в то самое время, когда оба парня
синхронно бреются в ванной, заглядывая в одно и то же зеркало. Сходство с
бойскаутами увеличивает налипшая на ботинки земля, и где они только нашли ее в
застегнутом на каменные пуговицы Париже? Наверняка шлялись по газонам в Ля
Вилетт, если что-то и погубит скандинавов, так это страсть к ничем не
замутненной бесхитростной экологичности, на ботинки налипла не только земля, но
стебли травы. Все трое, путаясь в руках друг друга, заказывают то же, что и я:
кофе и стакан минеральной воды. Девушка отходит от стойки первой и на мгновение
останавливается возле моего столика. Выцветшие брови, веснушчатое лицо,
бесстыдно вздернутый подбородок, легкая снисходительность во взгляде – именно
такая снисходительность проклевывается после оголтелого секса втроем да еще с
навороченным электрическим дилдо на подхвате.