Жарко. Нагретая трава источает удушающий аромат. Огр-кузнец откладывает молот, подходит к бочке с дождевой водой, стоящей возле дверей, и окунает в нее голову, чтобы освежиться. Выпрямляется. По голове, плечам, груди текут бледные струйки. Тишина. В траве трещат кузнечики.
Страшила стоит в нескольких метрах от кузни и наблюдает. Появляется еще один персонаж, на этот раз женщина. Огрица ниже и не такая могучая, как этот великан. Она одета в коричневое деревенское платье, черные волосы заплетены в косы. Браги помнит ее, но не знает, с чем связать это воспоминание. Точнее, боится связывать. Огрица что-то говорит кузнецу, а он улыбается, почесывая затылок. Страшила не различает слов, видит только, как шевелятся рты.
– Это мои родители? – Его вопрос обращен к ней, Зиаркене.
Браги не рассчитывал на ответ.
– Ошибаешься. Не они.
Кузнец подходит к женщине, обнимает ее за талию, целует, а она шутливо отталкивает его, машет рукой. Уходит. Браги совсем рядом, но никто из них его не замечает.
– Что же мне делать? – спрашивает Рыцарь Железного Кулака. – Я не понимаю…
– Смотри. Твой путь еще не закончен. – Голос эльфийки плыл через время, изменяясь. Страшила даже не был уверен, что сейчас ему отвечает именно она.
Он смотрел. Чувствовал. Вспоминал…
26
– Чудной какой-то, посмотри на него, Хакон!
– А ну, помоги… Положим его на телегу…
– Эй, Хакон, да ты в уме ли? Может, он разбойник, головорез какой-нибудь… Может, ищут его.
– Да ты никак без ума, Зельм. Будто я брошу своего на дороге, проеду мимо, видя, что не повезло ему и оказался в канаве…
– Голый.
– Голый он потому, что ограбили, портки сняли, не видишь? Не ворчи, Зельм, клади на телегу! Что, каши ел мало?
– Тяжел, битюг! Здоров! Прям как ты, Хакон. Прямо твоим сыночком мог быть…
– Заткнись, Зельм!!!
– Эй, ты чего? Да я шучу, не видишь? Шучу. Просто… на тебя похож! Глянь, разве нет? Одно лицо. И морда такая же – чумазая.
– Еще раз так пошутишь, я за себя не отвечаю, понял?
– Хорошо, Хакон, забыли, забыли… А все-таки странно. Не знаю я его. Откуда взялся? Между Весткогом и Дамсту нет селений, а в обеих сторонах я всех знаю. Не с луны ли упал этот голодранец?
– Помолчи, змеиное жало. Ну и что, значит, не отсюда он пришел, а кто-то из шидамских постарался избавить беднягу от имущества. Едем, едем, забирайся на козлы, Зельм.
– Не доведет тебя до добра твоя доброта, Хакон, хе-хе!
– Много ты понимаешь. Правь.
Скрип осей, подрагивание телеги, запах сена и кож, лошадиного навоза. Открыв глаза, Браги видит, что уже ночь, но для него это ничего не значит.
Он не догадывается, что говорили о нем.
– Дай глотнуть. Спит?
Голос того, кого назвали Хаконом.
– Так же все. Дрыхнет. Может, в колдовстве все дело?
– А если и так, тебе что?
– Несчастье принести может…
– Тогда обмотайся оберегами, кто ж мешает?
Браги снова закрывает глаза. Телега проезжает через лес, ветер шумит в кронах деревьев, свистит какая-то птица. Словно испуганно. Затем ее сменяют козодои. Их вопли будят в Страшиле знакомые ассоциации, но не из прошлого, а из будущего. Которого он еще не знает.
Лидавис. Сюда привезли его спустя несколько часов, все такого же безвольного, слабого, отказывающегося от пищи и воды. Хлопотали. Говорили, но Страшила почти не понимал слов. Он узнал только одно – судьба занесла его в Шидам, область в предгорье Инамойны, где живут огры. Лишь однажды Браги слышал об этом месте, однако и предполагать не мог, что выйдет так.
Лидавис. Деревенька, на окраине которой расположена кузница Хакона.
Над ним лицо. Румяное, большеглазое. Нечеловеческое. Женщина с черными косами.
– И он не назвался? – спрашивает она у кого-то.
Появляется еще одно лицо. Хакон.
– Куда там! То откроет глаза, то снова закроет, никак чары на него наслали. Не пойму. Странно все это. Не мог я на дороге его бросить, Суна, понимаешь… Не знаю, в чем дело… Словно… надо было подобрать его. Парень совсем пропал бы…
Суна кивает. Ее рука прикасается к щеке Браги, гладит. Огры смотрят на найденыша.
– Надо перенести его в дом, – говорит хозяйка.
Хакон отдает какие-то распоряжения. Подворье шумит. Браги поднимают и несут. Он не хочет открывать глаза, ему все равно. Даже когда пахнет кровом, пищей и тянет дымком от печи. Его накрывают шкурой, чтобы согреть.
– Что мы будем с ним делать, муж? – спрашивает Суна.
– Не знаю… Но он так похож на Асти…
– Я заметила. Да, похож.
– Я думал сначала, что вижу призрак, а потом…
– Я заметила, Хакон.
27
– Дай. – Гитад протянул руку, и Вирза вложил в нее баклажку с водкой. Полугном выпил, передернулся. Ночь стала холодной.
Баклажка перешла к Канулю, потом к Обжоре. Орк хлебнул больше других. Чародею Астенфору никто выпить не предложил.
– Почему остановились, мессир? – поинтересовался главарь четверки нарочито бодрым голосом. Кануль усмехнулся, шлепнул комара на щеке. Обычно такая интонация орка означала крайнюю степень его раздражения и ничего хорошего не сулила тому, к кому Обжора обращался.
Чародей сидел в седле и горбился, более всего напоминая старого, даже древнего колдуна из какой-нибудь сказки.
Он указал на узкий туннель – единственный поблизости свободный проход в густом кустарнике.
– Пройти можно только здесь.
– Значит, они тама? – спросил Кануль, вытягивая меч из ножен.
– Неподалеку, – ответил Астенфор. – Можете не сомневаться.
– Так едем? Пора за дело, – гаркнул Гитад.
– Погодь, – прогудел Вирза. – Сдается, мессир наш в смятении пребывает. А?
– И то верно, – сплюнул Обжора, вылупив на чародея налитые кровью зенки. – Что-то не то… Мессир, уснули или как?
Гитад глухо захихикал.
– Мы проехали силовой барьер, сотканный из чар. Это предупреждение, что колдовать здесь нельзя. Дальше… будет тяжелее. Для меня. Крепость Мечты охраняется. Особым образом.
– Каким именно? – спросил Обжора.
– Долго объяснять.
– Но меч там сдюжит? Не сдуется небось, как ваша магия, тьфу?! – проскрипел Кануль.
– Сдюжит, я полагаю. Но…
– Следовательно, – протянул Вирз, – на вашу протекцию мы не рассчитываем?