Могикане Парижа. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Александр Дюма cтр.№ 34

Одна строфа нашего великого поэта Виктора Гюго скажет нам больше, чем двадцать страниц г-на де Монбеля о том, как начиналась эта короткая жизнь, достойная скорее пера поэта, чем историка:

В закатных небесах без всякого усилья

Орел парил, но вихрь сломал внезапно крылья.

Пал молнией гордец, а на его престол

Слетелось воронье урвать хотя бы малость —

Хватайте, кто жадней!

Добыча всем досталась:

Орленок — Австрии,

Британии — орел. 8

Орленка посадили в клетку Шёнбруннского императорского дворца, расположенного на окраине Вены, примерно в полутора льё от австрийской столицы.

Там он и вырос, любуясь роскошным зрелищем, которое мы только что описали. Он вырос под сенью восхитительного сада, раскинувшегося до Парковой беседки; своими бассейнами, мраморными статуями, оранжереями он напоминал мальчику версальский парк, а кабаны, лани, олени и косули бегали там так же свободно, как в Сен-Клу или Фонтенбло… Он вырос, любуясь прелестными деревушками Майдлинг, Грюнберг и Хитцинг, похожими на группы загородных домиков, разбросанных вокруг дворца. Он с трудом выговаривал незнакомые названия, но в конце концов выучил их, по мере того как забывал Мёдон, Севр и Бельвю.

Однако у несчастного маленького изгнанника возникали порой, подобно вспышкам молнии, глубокие и яркие воспоминания.

Он, например, помнил, что раньше его звали Наполеоном и у него был титул короля Римского.

Но с 22 июля 1818 года его стали звать Францем, герцогом Рейхштадтским.

— Почему меня называют Францем? — спросил однажды мальчик у своего деда, императора Австрийского, качавшего его на коленях. — Я думал, что мое имя Наполеон.

Вопрос был точен, зато ответить на него оказалось непросто.

Император задумался, потом сказал:

— Отныне вас не зовут Наполеоном по той же причине, по какой не зовут королем Римским.

Такой ответ мальчика, естественно, не удовлетворил. Он тоже немного подумал и продолжал:

— Дедушка! А почему я больше не король Римский? Второй вопрос смутил деда еще больше, чем первый.

Император попытался было, как и в первый раз, уклониться от ответа, но потом, видимо, решил сразить внука серьезным доводом, чтобы тот больше не возвращался к этой теме.

— Вы знаете, дитя мое, что, помимо титула императора Австрийского, я еще ношу титул короля Иерусалимского; это, однако, не дает мне абсолютно никаких прав на город, находящийся во власти турок, верно?

— Да, — кивнул мальчик, следивший за рассуждениями Франца II со всем вниманием, на какое был способен.

— Вот и вы, дорогой Франц, являетесь королем Римским в такой же степени, — продолжал император, — в какой я король Иерусалимский.

То ли ребенок понял объяснение не до конца, то ли слишком хорошо его усвоил, но он опустил голову, замолчал и больше никогда об этом не заговаривал.

Будучи еще совсем ребенком, он каким-то образом узнал о славе и несчастьях своего отца. Но как и от кого? Бог знает! То ли сердце ему подсказало, то ли ангел-хранитель его первых лет поведал ему об этом в ночной тиши…

Однажды знаменитый принц де Линь, один из самых доблестных и остроумных дворян XVIII века, прибыл с визитом к императрице Марии Луизе, находившейся тогда вместе с сыном в Шёнбруннском дворце.

В присутствии мальчика доложили о господине маршале принце де Лине.

— Это маршал? — спросил мальчик у своей гувернантки г-жи де Монтескью.

— Да, ваше высочество.

— Один из тех, кто предал моего отца?

Ему отвечали: нет, напротив, принц был храбрым и верным солдатом, после чего мальчик принял старого маршала весьма дружелюбно.

Как-то раз мальчик стал ему рассказывать о том, как был потрясен воинскими почестями во время похорон генерала Дельмота и какое удовольствие получил, глядя на марширующие войска.

— В таком случае, ваше высочество, — отвечал принц, — скоро я доставлю вам еще большее удовлетворение, потому что похороны фельдмаршала — самое пышное зрелище в этом роде.

И действительно, принц сдержал слово: спустя почти полгода он дал сыну императора возможность полюбоваться грандиозным зрелищем: десять тысяч солдат в полном боевом снаряжении провожали фельдмаршала в последний путь.

Примерно в то же время принцесса Каролина Фюрстенберг в интимном кругу заговорила в присутствии герцога Рейхштадтского о великих событиях и людях века. О мальчике просто забыли или решили, что шестилетнего ребенка можно не стесняться.

Генерал Соммарива назвал трех самых выдающихся полководцев своего времени.

Вдруг мальчик, задумчиво слушавший это перечисление, поднял голову и перебил:

— Я знаю четвертого, вы его не назвали, господин генерал!

— Кого же, ваше высочество? — удивился генерал.

— Моего отца! — выкрикнул мальчик и выбежал вон. Генерал Соммарива бросился за ним, догнал и привел обратно.

— Вы правы, ваше высочество, что говорите так о своем отце, но вы напрасно убежали.

Несмотря на навязанный ему титул герцога Рейхштадтского, несмотря на хитроумное сравнение, которое провел его дед между королевством Иерусалимским и королевством Римским, мальчик не хотел забывать о своем происхождении.

Однажды один из эрцгерцогов показал юному герцогу золотую медаль с его поясным портретом, выбитую по случаю его рождения; такие медали были розданы народу после церемонии его крещения.

— Знаешь, кто изображен на этой медали, Рейхштадт? — спросил эрцгерцог.

— Я, — без запинки отвечал мальчик, — это было в те времена, когда меня звали королем Римским.

В пятилетнем возрасте, когда начинают давать образование принцам австрийского дома, стали обучать и сына Наполеона. Общее руководство было поручено графу Морицу Дитрихштейну. Под его началом капитан Форести обучал мальчика военным наукам, а поэт Коллин — брат Генриха Коллина, автора трагедий «Регул» и «Кориолан», и сам автор трагедии «Граф Эссекс» — всему остальному.

В пять лет принц говорил по-французски как истинный парижанин.

Было решено выучить его немецкому. Борьба была долгой: отвращение, с которым он воспринимал этот язык, вошло у австрийцев в поговорку. Напрасно ему приводили самые убедительные доводы, желая пробудить в нем интерес к занятиям; напрасно уверяли, что он должен говорить на языке страны, ставшей отныне его родиной. Мальчик сопротивлялся всеми силами, упрямо не желая говорить ни на каких других языках, кроме французского и итальянского.