Самый сердитый гном - читать онлайн книгу. Автор: Денис Юрин cтр.№ 48

«Если сказать людям правду, то представительство тут же закроют, а по стране прокатится волна недовольств и гномьих погромов, – размышлял Матеус, пытаясь написать ожидаемый судьей ответ. – Фанатики-индорианцы начнут разжигать „праведный“ гнев толпы, будет много смертей! Нужно найти выход и ни в коем случае не признавать связь заключенных со службами Махакана. Жаль Дураков, но ничего не поделать… в конце концов, сами виноваты, нечего было на поверхность высовываться!»

Поломав с полчаса голову над содержанием и над выбором наиболее подходящего тона письма, Матеус нашел единственно приемлемое решение и обвинил обоих солдат в дезертирстве. Как только стража увела заключенных со двора, его подчиненные снарядили телеги и отправились к пещере за грузом.

Занявший место погибшего Карла Бонер долго упирался и не хотел подписывать фальшивый рапорт. В порыве безудержного гнева старик чуть было не снес голову представителя топором. Только накинувшиеся на своего разбушевавшегося командира караванщики смогли утихомирить ветерана и спасти трясущемуся от страха Матеусу жизнь. Последующая за вспышкой эмоций ругань плавно переросла в конструктивный диалог, в итоге которого Бонер все-таки поставил заветную подпись и, по-стариковски расчувствовавшись, напился. Дело было сделано, Матеус спас свое место и несколько десятков гномьих жизней по всей стране, хотя, если честно, судьба филанийских гномов интересовала его весьма опосредованно.

Инцидент был успешно исчерпан, нервное напряжение эффективно снято звоном бокалов и грохотом пивных кружек, жизнь пошла своим чередом. Промучившись целый день от последствий ночного разгула, Матеус принял пару целебных снадобий и отправился спать пораньше. Он только заснул, только погрузился в сладкую негу забытья, как окно в его спальню с треском распахнулось, и вместе с осколками разбитого стекла ему на постель свалился огромный, дурно пахнущий комок шерсти. От испуга сердце Матеуса сжалось в груди, и он, позабыв о подобающих его положению нормах приличия, громко заорал и шустро полез под кровать.

К счастью чуть не умершего со страху торгпреда, загадочное и ужасно вонючее существо оказалось не оборотнем и даже не рысью, которыми кишели окрестные леса, а всего лишь гномом, завернутым в овечью шкуру. Сильный смрад, исходивший от его липкого тела, был неприятным побочным эффектом избранного гномом пути для проникновения в резиденцию Махакана. Расстояние от городских ворот до дома торгпреда разведчик преодолел ползком по сточной канаве, только так можно было остаться незамеченным в городе, кишевшем бдительными стражами и напуганными горожанами.

«А все-таки он мерзавец и нахал, этот Пархавиэль, – размышлял Матеус, постукивая толстыми пальцами по подлокотнику кресла. – Прополз ко мне через весь город, под носом у кучи народу, ввалился среди ночи в спальню, прямо на кровать, перепачкал постель, да еще натворил там таких миазмов, что полное амбре, до утра проветривать надо! – злился торгпред, с нетерпением ожидая, пока нерасторопные слуги наконец-то сменят белье и проветрят комнату. – Простой десятник, какой-то вшивый бродяга-караванщик осмелился на такую неслыханную наглость. Хам, мерзавец, остолоп, нахал… но какой молодец! – пришел разгневанный торгпред к неожиданному заключению. – Настоящий боец, видит цель и прет напролом, невзирая на глупые приличия и общественные нормы; нахрапист, но не глуп, и хитер. Эх, жаль, очень жаль, что им пришлось пожертвовать. Но что поделать, это общая беда всех настоящих бойцов, гномов с большой буквы, они хитры и искусны в достижении цели, всегда добиваются своего, но прямолинейны и недальновидны, не могут выбрать цель, достойную их талантов и благородства. К примеру, этот Пархавиэль, его слабость в силе духа и наивной доброте, прикрытой маской солдафонского хамства. Он выбрал для себя неверную цель, чувствовал жалость и ответственность за своих ближних, хотел им помочь. Как ни странно, это ему удалось, однако какой ценой и, главное, ради чего? Те, кого он спас, не встали грудью на защиту троих, ими же посланных в неизвестность разведчиков, а довольно быстро поддались на мои уговоры. Они трусливы и слабы, желание поскорее вернуться к домашнему очагу и привычной, размеренной жизни перевесило дружбу, честь и боевое братство. Разве такие навозные черви достойны, чтобы их защищали, жертвовали ради них жизнью?»

Внезапно пальцы Матеуса крепко вцепились в подлокотники кресла, спина вытянулась в струнку, и вздох застыл в груди. Он вдруг ясно и отчетливо вспомнил, что происходило с ним прошлой ночью с двух до трех, и… и испугался.

Отбившись от шумной толпы собутыльников, он случайно забрел в темную подворотню и там, возле сваленных досок и кучи мусора увидел грязную, оборванную нищенку, дрожащую во сне от холода и крепко прижимающую к груди маленький комочек в лохмотьях, девочку двух-трех лет.

Матеус вспомнил, как ему стало горько на душе и жалко бедных бродяг, как он повалился на грязную мостовую и зарыдал, чувствуя сострадание и искреннее желание хоть как-то помочь. Движимый благородным порывом души, он кинулся со всех ног домой, хотел принести несчастным еды и немного денег, но по дороге натолкнулся на потерянных им сослуживцев, и его закрутила, завертела веселая жизнь.

Матеус продолжал неподвижно сидеть, крепко сжимая побелевшими пальцами подлокотники кресла. Два тоненьких ручейка слез катились по пухлым щекам и терялись в густой бороде.

«Я найду, я непременно найду их и помогу!» – поклялся торгпред, неожиданно почувствовав ответственность за судьбу совершенно незнакомых ему людей.

Кто говорит, что все тюрьмы одинаковы, тому повезло: он никогда не попадал под суровую длань правосудия. Тюрьмы, как люди, бывают богатыми и бедными, опрятными и мрачными в зависимости от контингента постояльцев казенного заведения и от того, насколько власти обеспокоены судьбой преступивших закон сограждан. Если проворовавшемуся министру или опальному вельможе удается избежать королевского гнева и не попасть под горячую руку на эшафот, то жизнь его в заключении мало чем отличается от обычных будней, а наказание выражается скорее в общественном презрении и гибели его как политической фигуры, нежели в ощутимом изменении размера барского живота.

В маленьком провинциальном городке Фальтешь тюрьмы как таковой вообще не было. Судья и префект были людьми рачительными и демократичными, они не видели необходимости в бессмысленном томлении узников по сырым казематам. До вынесения приговора все преступники: и уличные воры, и уважаемые казнокрады, ожидали визита к судье в большой клетке с толстыми железными прутьями, установленной прямо посередине рыночной площади рядом с тремя виселицами. После продолжительной, иногда многодневной отсидки в «зверинце» правонарушителям наконец-то удавалось предстать пред светлым ликом Закона, воплотившегося в потного старика с жирными, слюнявыми губами, то есть в местного судью Ланса Мантия, и с замиранием сердца выслушать приговор.

Из зала суда вели три дороги: на виселицу, на каторгу и домой. Самой протоптанной, как нетрудно догадаться, была вторая, поскольку именно она являлась одной из основ процветания Филанийского королевства. Казнить человека просто, дурное дело нехитрое, а вот заставить его поработать на благо общества куда полезнее и увлекательней. Кто киркой, кто лопатой расплачивался за свои проступки и прегрешения, оплачивал долг королю и обществу на рудниках, плантациях и лесоповалах. Королевство богатело, положив в основу своей экономики принцип жизни практичного крестьянина: «В хозяйстве пригодится даже навоз!»