– Конечно, о том, чтобы завешивать зеркала, никто не
говорит, – неожиданно вслух подумал он. – Но хотя бы от букетов можно
было на время отказаться.
– Ты о чем, Эдуард? – вскинула Евгения Генриховна
голову. – Сядь, мне нужно кое-что закончить, я недолго. Так о чем ты?
– Неправильно мы себя ведем, – так же задумчиво
продолжал Эдик.
– В чем же неправильно? – осведомилась мать, не
отрывая глаз от документов.
– В том, что девушка умерла. А мы словно и не заметили
ее смерти.
– Эдуард, что ты говоришь? – Евгения Генриховна
сняла очки в тонкой оправе и аккуратно отложила их в сторону. – Что значит
– не заметили? Если ты не принимаешь участия в решении возникших проблем, это
еще не значит, друг мой, что они не решаются.
– Дело не в том, – возразил Эдик. – Все наши
страхи сейчас – страхи за нас, за семью. Ты пытаешься нас обезопасить, и я тебе
очень благодарен, честное слово! Но все же… Для нас смерть Илоны – просто… ну,
не знаю… как флажок такой, что ли: «Внимание, здесь опасность». А смерть – в
первую очередь смерть сама по себе и уже во вторую – флажок или еще что-нибудь.
Вот посмотри, – заторопился он, видя недоуменный взгляд матери, –
ведь мы даже цветы не убрали, не говоря уже о трауре.
– Ты забываешься. Илона – не член нашей семьи.
– Мама, да какая разница! – не выдержал
Эдик. – Она умерла, и все. Плачет по ней во всем доме только Ольга
Степановна, которая, к слову сказать, ее терпеть не могла. А тебе цветы белые,
совершенно ужасные, привезли вчера, словно ничего и не случилось. Вот мне что
не нравится, понимаешь?
Евгения Генриховна провела пальцем по золотой оправе и
бросила взгляд на вазу у окна.
– Ты, друг мой, придаешь слишком большое значение
внешней стороне, – холодно заметила она. – И, кстати, почему тебе не
нравятся мои каллы?
– Потому что они как мертвые, – тихо ответил Эдик.
Евгения Генриховна дернула подбородком, но промолчала. Эдик
сел на стул с высокой резной спинкой и приготовился слушать.
– Хорошо, что ты сам заговорил об опасности для нас
всех, – произнесла Евгения Генриховна как ни в чем не бывало. – Ведь
то, что я собираюсь сделать, касается непосредственно тебя.
– Мама, если ты опять про банк, то я поговорил с
охраной… – начал было Эдик, но Евгения Генриховна остановила его:
– Я говорю о твоей жене и ее сыне.
Эдик изумленно воззрился на мать.
– Господи, мама, они-то тут при чем?
– Неужели ты сам не понимаешь, что Затрава не успокоится?
Нет, он от своего не отступится. Я, разумеется, сделала все возможное, и в
конце концов убийцу найдут, но через какое-то время. Мамонов надавил на
некоторых людей, но ты же видишь: мы имеем дело с уголовником. Следующий, кого
он выберет, будет… – она сделала короткую паузу, – будет мальчик,
Тимофей.
– Откуда ты знаешь? – оторопев от ее уверенности,
спросил Эдик.
– Знаю, поверь. И поэтому мы должны сделать все
возможное, чтобы ничего не случилось.
Эдик прижал к лицу обе ладони и с силой провел по бровям.
Мать с жалостью смотрела на него. Наконец Эдик оторвал руки от лица и хрипло
спросил:
– И что же ты предлагаешь? Нанять им охрану?
Евгения Генриховна покачала головой.
– Полагаю, это бессмысленно. Я даже не говорю о
финансовой стороне. Просто есть гораздо более приемлемый вариант. Я поговорила
с подругой, с Ольгой Валерьевной, и она готова пока поселить у себя и Наталью,
и ее мальчика. У них коттедж практически пустует, там только садовник.
Территория, как ты помнишь, охраняется. Я договорилась – машина за ними придет
завтра вечером, так что время собраться у Натальи будет…
– Постой, постой! – перебил ее Эдик. – То
есть как – машина завтра? Они уже завтра уедут? И насколько?
– Ненадолго. До тех пор, пока вопрос с Затравой не
будет решен окончательно. Я думаю, максимум два-три месяца.
Эдик ошеломленно молчал. Завтра… уже завтра Наташу увезут, и
он не увидит ее три месяца, а может быть, и больше. Он представил, как
останется один в их комнате, где на полках стоят любовно расставленные Наташей
безделушки, и его охватила черная тоска. Как же он без нее? В памяти его
всплыла утренняя сцена. «Никакого секса следующие тридцать дней», и то, что
произошло потом. И всего этого он лишится!
Евгения Генриховна продолжала что-то размеренно объяснять
про звонки, про отопление в доме, про лесопарк, но он не слушал. Даже принимая
решение о женитьбе вопреки воле матери, Эдик не чувствовал себя таким злым. Он
просто мягко настаивал на своем праве жениться на женщине, которая ему
нравится. Но сейчас он пришел в бешенство, и его реакция оказалась для Евгении
Генриховны совершенно неожиданной.
– Значит, так… – сказал Эдик, только что почти
воочию увидевший, как у него из постели вытаскивают Наташу и увозят в новый дом
с отличным отоплением. Почему-то слово «трубы» неожиданно показалось ему
неприличным, но Эдик заставил себя не думать о такой дребедени. – Значит,
так… – повторил он, не глядя на мать. – Ни в какой коттедж они не
поедут.
– Почему? – не поняла его мать. – Ты против
того, чтобы обращаться к Ольге Валерьевне? Хорошо, есть другие варианты…
– Никаких других вариантов нет, – отрезал Эдик.
«Солнышко мое, а кроме массажа еще на что-нибудь есть запреты?» – сладкий,
тягучий, завораживающий голос так и звучал в его ушах. – Наташа и Тимофей
останутся здесь, и я сумею их защитить гораздо лучше всей охраны и садовников
Ольги Валерьевны.
– Ты? – В голосе Евгении Генриховны прозвучала
едва заметная насмешка, но ее хватило, чтобы Эдик перестал сдерживаться.
– Да, мама, я. Я прекрасно понимаю, что, по-твоему,
твой сын ни на что больше не способен, кроме как сидеть на теплом, купленном
месте в банке, но это не так. Не знаю, почему ты решила, что Тиму и Наташе
грозит опасность. Мне кажется, ты ошибаешься. Затрава проиграл и просто хотел
тебе отомстить. А вырезать всю нашу семью для того, чтобы ты откупилась от него
своими несчастными салонами… Да просто глупость, мама, предполагать такое!
Хочешь устанавливать свои камеры – пожалуйста, но Наташу я тебе не
отдам! – Эдик почти кричал, пока ошарашенная Евгения Генриховна пыталась
встать с кресла. – Не отдам! Ни ее, ни Тимошу! У меня наконец-то есть
семья, понимаешь? И они меня любят!
– Если бы ты их любил, ты бы послушался моего
совета, – быстро вставила Евгения Генриховна, и Эдик замолчал.
«Кажется, я его все-таки убедила», – решила было
госпожа Гольц. Но Эдик тут же заговорил, причем почти спокойно:
– Знаешь, мама, если бы это был совет, то я еще подумал
бы над ним. Хотя бы подумал. Но ты уже все сделала. Ты договорилась с Ольгой
Валерьевной, заказала машину… Ты не собиралась со мной советоваться, просто
поставила меня перед фактом. И я, в свою очередь, ставлю тебя перед другим
фактом: они никуда не едут. А теперь извини меня, я обещал Тимофею съездить с
ним за динозаврами.