Вещи Эли не продавались на вес золота. Она вязала быстро, но
свитера, платья и юбки выходили обычными, скучными, а ей хотелось чего-то
сказочного. На двадцать первый день рождения мама сделала ей подарок: компьютер,
который сосед Валентин Ованесович помог подключить к Интернету. Мать надеялась,
что Эля станет самостоятельно осваивать разнообразные программы, но к освоению
программ девушка оказалась совсем не пригодна: путалась, не понимала, что
означает самая простая фраза в книжке «Компьютер для чайников», смотрела на
Эльвиру Леоновну глупыми круглыми глазами, отчего та раздражалась еще больше. В
конце концов Эльвира Леоновна махнула на старшую дочь рукой, решив, что природа
на ней отдохнула, и мучение Элино закончилось.
А компьютер остался. Без строгого надзора Эльвиры Леоновны
дочь потихоньку освоила Интернет и обнаружила, что существуют целые сообщества,
которые только и делают, что вяжут, придумывают одежду для кукол, изучают новые
узоры и делятся друг с другом идеями. Увидев принцесс в волшебных кружевных
нарядах, связанных из простых ниток, Эля загорелась и принялась вязать без
передышки.
И вот тут-то предсказание тети Тани сбылось, хоть и в
искаженном виде. Связав наряды всем старым куклам, Эля сообразила, что можно
вязать и самих кукол. Ей доставляло удовольствие подбирать яркие цвета,
придумывать платья и костюмы, которые можно снимать, потому что они были «как
настоящие», нашивать крошечные пуговички и скрупулезно вывязывать детали
воротничков и манжет. Она одарила всех знакомых детей вязаными человечками, а
затем принялась рукодельничать просто так, для своего удовольствия.
Образование у Эли было плохонькое – местный экономический
колледж давно уже выпускал никому не нужных специалистов, которые уезжали «образовываться»
в другие города либо же устраивались работать секретарями, помощниками юристов
и кадровыми работниками. Эля тоже собиралась куда-то устроиться, но в один
прекрасный день обнаружила еще один любопытный сайт, объединявший рукодельниц:
мастерицы выставляли изделия на продажу. Система регистрации оказалась совсем
несложной, и уже к вечеру Эля с опаской выложила фотографии двух кукол, которых
она пока не успела подарить соседским ребятишкам. Над ценой она ломала голову
недолго: написала «Ваня и Маша, 300 рублей» и удовлетворенно щелкнула по
клавише.
Первое письмо пришло ей уже через два часа, а за ним и еще
несколько. Подумав, Эля рискнула взять заказы и за три дня связала еще шестерых
Вань и Маш, которые отправились в посылках к покупателям. За ними последовали
новые вязаные человечки, а за человечками – целый зоопарк, который один из
клиентов решил приобрести в подарок сыну.
С тех пор Эля зарабатывала деятельностью, которую Эльвира
Леоновна открыто называла баловством и глупостью и не могла взять в толк, за
что платят деньги ее дочери. Однако яркие веселые игрушки раскупались почти
сразу, как только оказывались на сайте рукодельниц. У Эли обнаружился свой
узнаваемый стиль, копировать который на первый взгляд казалось легко, и этим
немедленно воспользовались некоторые рукодельницы. Однако выяснилось, что у
вязаных бабушек и дедушек, внуков и внучат, пастушек и Красных Шапочек Эли
Шестаковой есть особенность, повторить которую невозможно: в каждой игрушке
была индивидуальность. Радость, с которой девушка «сочиняла» своих кукол (она
предпочитала называть работу именно так), волшебным образом отражалась в них.
Эля, носившая бесформенные майки и рубашки и плакавшая от
вида своего пухлого отражения в зеркале, мечтала о прекрасных пышных платьях, о
кружевных юбках, о роскошных накидках, которые можно элегантно перебрасывать
через плечо… Для нее самой эти мечты были неосуществимы, и она отводила душу на
куклах, придумывая для них наряды из сказок, давая волю воображению без страха,
что над ней будут смеяться. В своей комнате она расцветала: здесь был ее
маленький мир, в котором девочки носили юбки и сарафаны из цветов, шляпы из
капустных листьев и сумочки из плетеной травы. Толстая неуклюжая Эля оставила
одно-единственное небольшое зеркало в дверце шкафа, скромно прятавшегося за
полками, а смотреться предпочитала в своих кукол, представляя себя в таких же,
как у них, озорных полосатых гольфах, немыслимых французских беретах –
огромных, с помпоном на полголовы, и тончайших свитерках…
Она посмотрела на будильник и всплеснула руками: кружок по
рукоделию начинался уже через сорок минут, а у нее даже юбка не отглажена. Эля
нырнула в шкаф, достала длинную юбку и принялась торопливо гладить ее, напевая
себе под нос и стараясь прогнать навеянное утренним разговором с матерью плохое
настроение, чтобы не приходить с ним к детям.
Макар ужинал с Эльвирой Леоновной и должен был признать, что
Шестакова – превосходная собеседница, внимательная к слушателю и не утомлявшая
его излишними подробностями своих историй. Илюшин, уже почти решивший, что
старшая дочь Эльвиры Леоновны безжалостно эксплуатируется в качестве
поварихи-домработницы, обнаружил, что хозяйка и сама прекрасно готовит,
ухаживает за ним, и все это без малейшего подобострастия или навязчивости –
так, словно он и впрямь был гостем, а не просто очередным платным клиентом.
Глядя, как плавно она двигается, Илюшин не удержался и спросил:
– Эльвира Леоновна, вы никогда не занимались танцами?
– Танцами? К сожалению, нет, хотя в юности я мечтала
танцевать. – Улыбка счастливых воспоминаний пробежала по розовым
губам. – Вот Роза – она и в самом деле танцевала, и танцевала хорошо,
потому что была одарена от природы…
– Роза?
– Да, вы же не знаете… Роза – это моя сестра. Поверьте мне,
когда она шла по улице, на нее оборачивались не потому, что она была очень
красива, а потому, что она не шагала, а плыла.
– А где она сейчас? – бестактно спросил Макар.
Улыбка исчезла с губ Эльвиры Леоновны. Она торопливо встала,
будто спохватившись.
– Роза… К сожалению, сестра уехала. Я еще не предложила
вам десерт. Хотите мороженое?
Поздно вечером, сидя на стуле и вытянув длинные ноги, Макар
читал Сименона, постоянно отвлекаясь и проваливаясь мыслями в события
прошедшего дня. Он сам не заметил, как задремал, и в его полусне комиссар Мегрэ
с удивительным проворством удирал от Чеширского кота, от которого на улицах
сырого французского городка оставалась одна улыбка – хищная, совсем не кошачья,
больше напоминавшая свирепый оскал. Комиссар метался между домами, а улыбка
поднималась все выше, выше и наконец стала месяцем, перевернувшимся в черном
небе рогами вверх. Повисев в небе, месяц стал стремительно падать вниз,
увеличиваясь в размерах и снова превращаясь в улыбку, которая повисла над
загнанным Мегрэ, тщетно пытавшимся спрятаться в старом доме, стены которого
разваливались, будто картонные.
Когда улыбка клацнула зубами, Илюшин дернулся и проснулся.
«Чертовщина какая… Надо было еще час назад лечь спать, а не
полуночничать».
Илюшин протер глаза, но сон не стряхивался. Тогда Макар
подошел к окну. За окном сидела косматая непроглядная темнота, прислушиваясь к
звукам и шорохам, и смотрела на Илюшина маленькими глазками далеких огоньков,
трогала ветками сирени стены затаившегося старого дома. В этой темноте кто-то
завозился совсем близко от Макара, и он на миг ощутил желание отскочить от
окна. Но в следующую секунду взял себя в руки, вспомнив слова Эли Шестаковой о
кошках соседа. «А на чердаке, должно быть, полно летучих мышей… Впрочем, Заря
Ростиславовна ни словом о них не обмолвилась. Нужно будет наведаться на
чердак».