Не отпускай меня - читать онлайн книгу. Автор: Кадзуо Исигуро cтр.№ 39

Потом эта женщина свернула с Главной улицы в прибрежные переулки. Крисси обеспокоилась, что в менее людном месте она обратит на нас внимание, но Рут шла и шла, и мы следовали за ней.

В конце концов мы попали на узкую улочку, где изредка встречались магазины, но большей частью стояли жилые дома. Нам опять пришлось идти гуськом, и один раз, когда навстречу ехал грузовичок, мы прижались к стене дома, чтобы его пропустить. Вскоре на всей улице только и было людей, что она и мы, и, оглянись она, не заметить нас было бы невозможно. Но она двигалась, не оборачиваясь, шагов на десять — пятнадцать впереди, а потом вошла в дверь под вывеской «Салон Портуэя».

Я не раз после этого бывала в «Салоне Портуэя». Несколько лет назад у него сменился владелец, и теперь там продаются всевозможные художественные вещицы — горшки, блюда, керамические фигурки животных. Но в то время там были две большие белые комнаты с одними картинами, свободно и красиво расположенными — очень много пространства вокруг каждой. Деревянная вывеска над входом и сейчас, впрочем, та же самая. Так или иначе, после того как Родни сказал, что на этой тихой улочке мы выглядим очень подозрительно, мы решили войти. Внутри по крайней мере можно было притвориться, что мы рассматриваем картины.

Вошли и увидели, что женщина, которая нас интересовала, разговаривает с седой дамой гораздо старше ее — судя по всему, главным лицом здесь. Они сидели по разные стороны маленького письменного стола у двери, и кроме них в салоне никого не было. Ни та ни другая не обратила на нас особого внимания, и мы, рассредоточившись, постарались сделать вид, что нас завораживают полотна.

Между прочим, я и правда, как ни захвачена была отысканием «возможного я», начала получать удовольствие от картин и от здешнего спокойствия самого по себе. От Главной улицы мы ушли, казалось, на сотню миль. Стены и потолок были чуть желтоватого оттенка, там и тут высоко были развешаны куски рыболовных сетей и изъеденные временем части лодок. В картинах, в основном выполненных маслом в насыщенных синих и зеленых тонах, тоже преобладала морская тематика. Может быть, на нас на всех внезапно напала усталость — ведь мы выехали задолго до рассвета, — потому что я заметила: не я одна погрузилась здесь в какую-то дремоту. Мы разошлись по разным углам, разглядывали одну картину за другой и лишь изредка вполголоса подзывали друг друга: «Иди-ка сюда, посмотри». Между тем седая дама и «возможное я» все время разговаривали, не особенно громко, но нам было слышно, потому что в этом салоне голоса словно бы наполняли все помещение. Они обсуждали какого-то мужчину, знакомого им обеим, который не мог найти общего языка со своими детьми. Мы слушали, иногда на них поглядывали, и мало-помалу что-то стало меняться. Не только для меня, но и для других — я это чувствовала. Если бы мы, увидев эту женщину через стеклянную стену офиса, на том и кончили, и даже если бы мы, идя за ней по городу, потеряли ее, мы все равно могли бы вернуться в Коттеджи взволнованными и торжествующими. Но сейчас, в салоне, женщина была слишком близко к нам, гораздо ближе, чем мы в действительности хотели. И чем больше мы смотрели и слушали, тем меньше она казалась похожей на Рут. Это ощущение росло среди нас почти осязаемо, и я знала, что Рут, вроде бы поглощенная картиной в другой части зала, испытывает его в такой же мере, как и остальные. Вот почему, вероятно, мы так долго бродили по салону: откладывали момент, когда надо будет обменяться мнениями.

Потом вдруг женщина поднялась и вышла — а мы всё стояли, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Чтобы следовать за ней дальше, такого и в мыслях ни у кого не было, секунда шла за секундой, и молча мы, казалось, приходили к согласию о том, как нам теперь все видится.

В конце концов седая дама встала из-за стола и сказала Томми, который был к ней ближе всех:

— Прелестнейшая вещь. Самая моя любимая.

Томми повернулся к ней и издал смешок. Я поспешила ему на выручку, а дама между тем спросила:

— Студенты, да? Искусство изучаете?

— Нет, не то чтобы студенты, — ответила я до того, как Томми мог открыть рот. — Мы просто, ну, интересуемся.

Седая дама лучезарно улыбнулась и начала рассказывать о художнике, на чье полотно мы смотрели: как она с ним связана, какой творческий путь он прошел. Это по крайней мере вывело нас из оцепенения, и мы собрались около нее послушать, как в Хейлшеме собирались около начавшего говорить опекуна. Седая дама, видя такое, сильно воодушевилась, и мы стали кивать и вставлять слова восхищения, слушая про то, где писались эти картины, в какое время дня художник предпочитал работать, как в некоторых случаях он обходился без эскизов. Потом, когда ее рассказ подошел к естественному концу, мы дружно вздохнули, поблагодарили ее и вышли.

Из-за того, что улица была очень узкая, мы некоторое время не могли как следует все обсудить, и все, думаю, были этому только рады. Мы двигались друг за другом, и Родни, который шел первым, театральным жестом взметнул руки, словно был в таком же восторге, как вначале, когда мы только сюда приехали. Но это было не очень убедительно, и, выйдя на более широкую дорогу, мы замедлили шаги и, шаркая, остановились.

Мы опять находились у края утеса. И если перегнуться через перила, можно было, как раньше, увидеть зигзагообразные тропинки, спускающиеся к самому берегу, только на этот раз внизу еще была видна пешеходная дорожка с рядами закрытых на зиму торговых палаток.

Какое-то время мы просто смотрели на все, подставляя лица ветру. Родни по-прежнему пыжился, стараясь быть веселым, — можно подумать, твердо решил, что ничему не позволит испортить такую отменную вылазку. Он стал показывать Крисси что-то в море — очень далеко, у самого горизонта. Но Крисси отвернулась от него и сказала:

— Так — я думаю, мы все согласны, да? Это не Рут. — Она издала короткий смешок и коснулась рукой плеча Рут. — Мне очень жаль. Как и всем, конечно. Но Родни ругать, в общем-то, не за что. Не такая уж глупая была затея. Согласитесь, когда мы увидели ее через это стекло, было ведь ощущение…

Она замолчала, потом опять дотронулась до плеча Рут. Та ничего не сказала, но слегка повела плечом — выглядело почти что так, словно она хотела сбросить руку. Искоса Рут смотрела вдаль — скорее на небо, чем на воду. Я видела, что она расстроена, но кому-то, кто не так хорошо ее знал, вполне могло показаться, что она просто задумалась.

— Извини, Рут, — сказал Родни и тоже похлопал ее по плечу. Но, судя по улыбке, он ни секунды не сомневался, что упрекать его совершенно не в чем. Так просит прощения тот, кто попытался оказать тебе услугу, которой ты почему-то не смог воспользоваться.

Глядя в ту минуту на Крисси и Родни, я, помнится, думала: нет, они ничего. По-своему они добры и стараются подбодрить Рут. В то же время, однако, — хотя обращались к Рут они, а мы с Томми молчали, — я была на них в каком-то смысле обижена за подругу. Потому что сочувствие сочувствием, а в глубине души они, я видела, испытывали облегчение. Облегчение от того, что все вышло так, как вышло: что можно утешать Рут, вместо того чтобы завистливо следить за головокружительным взлетом ее надежд. Облегчение от того, что в них не окрепнет мысль, которая и будоражила их, и мучила, и пугала, — мысль, что нам, хейлшемским, открыты многие возможности, закрытые для них. Помню, я думала тогда, как сильно они, Крисси и Родни, отличаются от нас троих.