Чернильная смерть - читать онлайн книгу. Автор: Корнелия Функе cтр.№ 108

Отливали в нем синим и золотым, — Его разостлал бы, чтоб ты прошла.

Но все богатство мое в мечте;

Мечту расстилаю, чтоб ты прошла.

Любимая, бережно по моей мечте.

Уильям Батлер Йейтс.

Поэт мечтает о небесном шелке [29]

Сажерук смотрел с башни на черное ночное озеро, где мерцало среди звезд отражение замка. Ветер овевал его лицо прохладой снежных вершин, и Сажерук остро, словно впервые, ощутил вкус жизни. Ее томление и радость. Всю ее горечь и сладость, все, что давалось лишь на время, обреталось и утрачивалось, утрачивалось и заново находилось.

Даже темные силуэты деревьев наполняли его пьянящим счастьем. Ночь окрашивала их такой непроглядной чернотой, словно хотела доказать, что этот мир состоит на самом деле из чернил. А снег на горных вершинах разве не был похож на бумагу?

Ну и пусть!

Луна казалась серебряной дырой в черном покрывале ночи, а звезды окружали ее, как огненные эльфы. Сажерук пытался вспомнить, видел ли он луну в царстве мертвых. Может быть. Почему смерть делала жизнь слаще? Почему сердце любит лишь то, что может потерять? Почему?..

Белые Женщины кое-что рассказали ему об этом, но не все. "Потом, — шепнули они на прощание. — В другой раз. Ты к нам еще много раз придешь. И много раз уйдешь обратно".

Гвин сидел рядом на башенном зубце, тревожно вслушиваясь в плеск волн. Кунице замок не нравился. За спиной Сажерука ворочался во сне Волшебный Язык. Оба не сговариваясь решили ночевать наверху, несмотря на холод. Сажерук не любил спать в закрытых помещениях, и Волшебный Язык, видимо, тоже. А может быть, он устроился на башне, потому что внизу Виоланта днем и ночью без устали бродила по расписным залам, словно надеясь отыскать свою покойную мать или ускорить приезд отца. Виданное ли дело, чтобы дочери так не терпелось убить отца?

Не одной Виоланте по ночам не спалось. Миниатюрист до утра сидел в комнате с мертвыми книгами и пытался научить левую руку тому, что прежде с таким мастерством делала правая. Часами сидел он за пюпитром, который отмыла для него Брианна, и заставлял непривычные пальцы выводить листья и цветы, птиц и крошечные лица, а бесполезный беспалый обрубок придерживал пергамент, который Бальбулус предусмотрительно захватил с собой.

— Поискать тебе в лесу стеклянного человечка? — спросил Сажерук, но художник покачал головой:

— Я обхожусь без стеклянных человечков. Они вечно норовят наступить на невысохший рисунок!

Волшебный Язык метался во сне, этой ночью ему было, кажется, еще хуже, чем в предыдущие. Наверное, они снова к нему пришли. В сны Белые Женщины прокрадывались невидимо. К Волшебному Языку они наведывались чаще, чем к Сажеруку, как будто хотели убедиться, что Перепел не забыл сделку, которую заключил с их повелительницей — великой владычицей превращений, госпожой расцвета и увядания, благоденствия и гибели.

Да, они мучили его, касались холодными пальцами его сердца. Сажерук чувствовал это, словно в собственной груди. "Перепел!" — слышал он их шепот, и его сотрясал озноб и в то же время тоска по ним. "Дайте ему поспать, — думал он. — Дайте отдохнуть от страха, которым наполнен день: страха за себя, страха за дочь, страха сделать неверный шаг… Оставьте его!"

Он подошел к Волшебному Языку и положил руку ему на сердце. Тот открыл глаза, весь бледный. Да, они были у него.

Сажерук зажег огонь на кончиках пальцев. Он знал, какой холод оставляют эти гостьи. Прохлада, свежая, ясная и чистая, как горный снег, — но сердце мерзло. И в то же время горело как в лихорадке.

— Что они тебе сказали на этот раз? Перепел, бессмертие уже на подходе?

Волшебный Язык откинул пушистую шкуру, служившую одеялом. Руки у него дрожали, как будто он слишком долго держал их в холодной воде.

Сажерук раздул огонь жарче и еще раз мягко прижал ладонь к его сердцу.

— Лучше?

Волшебный Язык кивнул. Он не оттолкнул ладонь Сажерука, хотя она была горячей, почти обжигающей.

"Они что, залили тебе огонь в жилы, когда оживляли?" — спросил в свое время Фарид. "Наверное", — ответил Сажерук. Ему понравилась эта мысль.

— Да уж, они тебя, видать, действительно любят, — сказал он, когда Волшебный Язык поднялся на ноги, пошатываясь со сна. — К сожалению, они склонны забывать, что их любовь убивает.

— Да, об этом они забывают. Спасибо, что разбудил. — Волшебный Язык подошел к зубцам и посмотрел в ночь. — "Он скоро придет, Перепел! — вот что они шептали на этот раз. — Он скоро придет". А Свистун, — он обернулся и посмотрел на Сажерука, — прокладывает ему путь. Что бы это значило, как ты думаешь?

— Что бы это ни значило, — Сажерук загасил огонь и встал рядом с Мо, — Свистуну тоже придется переходить мост, так что незаметно он сюда не попадет.

Сажерук сам удивлялся, что может говорить о Свистуне без пугливой дрожи. Но, похоже, страх он действительно оставил в царстве мертвых.

Ветер подернул озеро рябью. По мосту ходили взад-вперед солдаты Виоланты, а бессонные шаги их госпожи, казалось Сажеруку, доносятся даже сюда, к башенным зубцам. Шаги Виоланты — и скрип пера Бальбулуса.

Волшебный Язык посмотрел на него:

— Покажи мне Резу. Так, как ты вызвал из огня мать Виоланты и ее сестер.

Сажерук заколебался.

— Да что уж тут! — сказал Волшебный Язык. — Я знаю, что ее лицо для тебя почти такое же родное, как для меня.

"Я Мо все рассказала", — прошептала Реза в застенке Дворца Ночи. Очевидно, она не солгала. Конечно, нет, Сажерук. Она так же не умеет лгать, как человек, которого она любит.

Он нарисовал во мраке фигуру — и пламя оживило ее.

Волшебный Язык невольно протянул руку, но тут же отдернул укушенные огнем пальцы.

— А Мегги? — Как ясно читалась любовь на его лице! Нет, он не изменился, что бы там ни говорили. Он по-прежнему был как открытая книга, сердце осталось пламенным, а голос способен был вызвать к жизни кого угодно — в точности как огонь в руках Сажерука.

Язычки пламени нарисовали во мраке Мегги наполнили фигурку живым теплом. Мо резко отвернулся, потому что его руки сами потянулись к огню.

— А теперь ты. — Сажерук оставил огненные фигуры за зубцами.

— Я?

— Да. Расскажи мне о Роксане. Докажи, что не зря носишь свое имя, Волшебный Язык!

Перепел улыбнулся, прислоняясь к зубцу.

— О Роксане? Это просто, — сказал он тихо. — Фенолио замечательно о ней написал.

Он начал говорить — и его голос проник Сажеруку в самое сердце. Он кожей чувствовал эти слова, словно руки Роксаны: "Никогда еще Сажерук не видел более красивой женщины. Волосы у нее были черные как ночь, которую он любил. В ее глазах была тьма лесной чащи, блеск воронова пера, дыхание огня. Ее кожа напоминала лунный свет на крыльях фей…"