Барыня уходит в табор - читать онлайн книгу. Автор: Анастасия Дробина cтр.№ 34

– Чайори, бэш райеса [28] .

– Васька… – предупреждающе начал Яков Васильевич.

– Бэш райеса, – повторил дядя Вася и, не глядя на цыган, быстро вышел из кабинета. Хор потянулся следом.

В маленькой «актерской» повисла тягостная тишина. Молодые цыганки не решились присесть и кучкой стояли у дверей, изредка делая друг дружке большие глаза. Марья Васильевна, нахохлившись и как-то разом постарев, сидела возле окна, теребила кисти шали. Яков Васильевич стоял, отвернувшись к стене, лица его не было видно. Гитаристы сгрудились у стола. То один, то другой бросал негодующий взгляд на дядю Васю. Тот притворялся, что не замечает этого, лениво ерошил руками волосы, но было видно, что он сидит как на иголках. Митро, потемневший и злой, ни на кого не глядя, поставил ногу на стул и начал настраивать гитару. Та не слушалась, тянула свое, и жалобный писк струны один нарушал тяжелое молчание в комнате.

Первой не выдержала Глафира Андреевна. Встала, подбоченилась, прошлась по комнате.

– Вот ведь, ромалэ, какие цыгане бывают! За лишний рубль родную дочь опозорить не жаль!

– Правду говоришь, – проворчала Марья Васильевна. – Такие и в церкви петухом заголосить могут.

– Совсем у цыган стыда не стало… – послышалось еще чье-то бурчание.

– А девочке еще замуж идти… – подхватили из угла.

– Ведь родной отец, родной отец, дэвлалэ… Как совести хватило!

– Ай, оставь, милая… Кто-то свою совесть давно в кабаке заложил!

– Слава богу, Прасковья не дожила. У бедной бы сердце лопнуло! Такой позор, такой стыд, ромалэ… Бедная девочка!

– Гнать таких из хора надо к чертовой тетке! Цыгане… Холуи, а не цыгане!

Голоса гудели, нарастая, шепот становился криком, и вскоре в комнате орали все. Молчали лишь Яков Васильев, стоявшая у окна Настя да дядя Вася, все ниже и ниже опускавший голову. Когда на страшный гвалт прибежал половой, никто даже не заметил открывшейся двери. Яков Васильевич махнул рукой испуганному парню – мол, сгинь, – резко прикрикнул на цыган:

– Ячен! [29] – и стало тихо. В наступившей тишине отчетливо послышался звук гитары Митро: «Тин… тин… тин…»

– Перестань, черти бы тебя!.. – вдруг взорвался дядя Вася, вскакивая с места. От неожиданности Митро чуть не уронил гитару. Глаза дяди Васи заметались по лицам цыган, губы его дрожали. Взгляд его остановился на бледном лице Насти. Та сделала шаг к нему, оглянулась на отца, но Яков Васильевич упорно смотрел в стену.

– Дядя Вася… – тихо сказала Настя. – Что же ты? Иди, иди скорей туда, забери Гашку. Боишься – пойдем вместе! Ну – пошли!

Она потянула дядю Васю за руку, шагнула к двери, и он, споткнувшись, неловко пошел за ней. Цыгане побежали следом.

В кабинет влетели всей толпой. Было темно, свечи давно оплыли и, мигая, вот-вот грозили погаснуть. На потолке шевелились тени. Откуда-то тянуло сквозняком. На столе, среди бокалов и тарелок, валялись скомканные деньги, со спинки стула свешивалась Гашкина шаль. В первый момент Илье показалось, что в кабинете никого нет.

– Гашка! – топнув об пол ногой, вскричала Настя. – Где ты?!

– Я здесь… – раздался придушенный писк из угла, и растрепанная Гашка выпрыгнула в свет свечей.

Вслед за ней шагнул Воронин. Он был без сюртука, распахнутый ворот рубахи открывал грудь с блестевшим в тусклом свете золотым крестом. Лицо его было искажено яростью.

– Кто вас звал?! – выкрикнул он. – Вон отсюда! Пошли прочь!

– Чайо, уджа… [30] – пробормотал дядя Вася, и Гашка метнулась к хору. Оказавшись среди цыганок, она совсем по-детски, морща нос, расплакалась и, хватая за руки то одну, то другую, всхлипывала:

– Я честная, ромалэ, честная, честная… Я не пускала… Чтоб мне умереть, чтоб меня мама с того света прокляла, я – честная…

– Васька! – Воронин ударил кулаком по столу. Покачнувшись, едва удержался на ногах. – Ты с ума сошел? В чем дело? Или тебе не заплатили, сукин сын?!

– Дядя Вася, отдай деньги! – приказала Настя.

На лице дяди Васи отразились все муки ада. Он медлил, стараясь не смотреть на цыган. Илья стоял рядом и видел, как каменеет лицо Насти, как презрительно сжимаются ее губы.

– Тьфу, продажная шкура! – выругалась она. Выхватила из рук дяди Васи пачку смятых кредиток и швырнула их на стол. – Заберите, Иван Аполлонович! Мы вас за своего держали, сколько раз к себе в дом приглашали, сколько раз без денег пели для вас, а вы… Вы за девочку перед богом ответите! И за Зину, за Зину нашу тоже! Она из-за вас… да сами знаете! Грех вам!

Воронин изменился в лице. Качнулся к цыганам, в его руке мелькнуло что-то, и Илья, еще не поняв, что это, услышал пронзительный визг Стешки:

– Хассиям, ромалэ!

Крик прозвучал в полной тишине. Цыгане застыли, не сводя глаз с пистолета в руке графа. Воронин стоял, широко расставив ноги, качаясь, едва удерживая равновесие. На его лице прыгала кривая усмешка, пистолет был направлен прямо в грудь Насти. Та, побледнев, подняла руку, замерла. По белому лицу графа бежал пот, сумасшедшие глаза смотрели поверх голов цыган в черный угол. Он что-то хрипло бормотал, не переставая бессмысленно улыбаться, и из невнятной речи Илья уловил только имя Зины.

«Выпалит… Ей-богу, выпалит… В туза с десяти шагов попадает…» Илья, как и все, боясь шевельнуться, мельком вспомнил, что его Варька, слава богу, застряла где-то в дверях. Кричать было нельзя, шагнуть в сторону – страшно. Как во сне, Илья подумал, что не успеет ни оттолкнуть Настю, ни выдернуть ее из-под дула пистолета. Да даже если бы и успел… Гаджо выстрелит и непременно зацепит кого-то из цыган. Много он соображает, спьяну-то. Разве что, может… Все внутри вдруг подобралось, сжалось в комок, как в ночном поле, возле чужого, всхрапывающего и недоверчиво косящегося жеребца. И когда Воронин, поднимая пистолет, что-то сдавленно выкрикнул, Илья прыгнул.

Грянул выстрел, отчаянно заверещал кто-то из цыганок, Илья и граф, сцепившись, покатились по полу. Сквозь бьющийся в висках жар Илья видел, как переворачиваются стулья, вдребезги разбивается оконное стекло, как ползет на пол вместе с посудой и смятыми деньгами скатерть, как летит на пол канделябр со свечами. «Спалим к чертям ресторан… – мелькнуло в голове. – Яков Васильич убьет…» Последнее, что помнил Илья, – перекошенное, белое лицо графа Воронина, лежащего на полу.

Он очнулся в бешено несущихся санях. Копыта лошадей грохотали по мерзлой мостовой, визжали полозья, в лицо летел снег. Илья почувствовал, что лежит на холодном, жестком дне саней, что голова его – на чьих-то коленях, что где-то рядом плачет Варька и гремит ругань Митро:

– Да погоняй же, черт, живей! По червонцу за версту даю, каторжная морда, гони!!!