Дон Иван - читать онлайн книгу. Автор: Алан Черчесов cтр.№ 28

Отвлек меня новый стук. На пороге стояла Чреватых. Я ощутил такую тоску, что едва не ударил мираж по лицу.

– Знаешь, – сказала она, – а ведь я его чуть не убила. У Любаши стянула мышьяк. Думала, в водку подсыплю. А видишь, как обернулось…

Я зарыдал. Юлька меня усадила и уложила мне на колени мои же послушные кисти – пирожок к пирожку. Потом огляделась, достала метлу и взялась убирать, а я думал о том, что опять все сошлось: крыса, мышьяк и нечаянное неубийство. И буквально физически ощущал себя в перекрестье прицела.

– Может, сбежим?

Юлька сдула с глаз прядь, поднесла ко мне взгляд и, опершись на метлу, заявила:

– Может, Дон, и сбежим. Отчего не сбежать? Но тикать нам придется недолго. Ни документов, ни денег. Только мозги, одни на двоих. Да и те бумажные, потому что твои. Я, конечно, балда, но не такая тупица, чтоб детдом на колонию променять. Воровать-то придется! Или ты меня как-то иначе прокормишь? А, марафонец? Сиди тут, в тепле и в весне, книжки читай да лопай перловку. Чем не рай? А сбежать, конечно же, можно… Подогни корявки, пока не убег, хоть метлой почешу. И вообще, пошел на хер! У баб праздник, а я ему как нанялась.

На ночь она не осталась. Но вниманием не оставила.

Едва я заснул, в окно высадился десант. Глаза мои тут же были покрыты повязкой, руки связаны, кляп во рту, сумбур копошения, сбивчивое дыхание деятельного молчания – короче, опять дежавю. Но фокус Чреватых я разгадал: она была третьей.

Я сообщил ей об этом за завтраком.

– Будь вас целая сотня, я бы узнал тебя даже в ней. Ты дура и дрянь.

Во дворе меня поджидал Долбонос. По разболтанной позе его я понял: когда волчий вожак обессилел, его сменяет другой. Доказать свое право на лидерство он может лишь пролитой кровью. Я хлопнул себя по штанам. Карманы были пусты. Я забыл оружие в библиотеке и вспомнил о том с облегчением.

Драку я проиграл. Но какое это имело значение! Я бился с Долбоносом так, как бьются лишь с самим собой – без надежды на выигрыш, зато с праведной яростью. Когда ярость рухнет и не сумеет воспрянуть хотя бы глазами, ей поможет встать на ноги праведность. От упрямицы этой нет спасу. Ее колошматят, лупцуют, отряхивают с кулаков и уминают в тесто, но, стоит лишь отвернуться, как она опять восстает. Она все встает и встает, словно приставшая к имени кличка дана не мальчишке, а ей. Пережив с ней бесчестье победы, любой Долбонос предпочтет от нее отмахнуться и поскорее уйти, сожалея о том, что ввязался с ней в рукопашную.

Валерка избил меня так, что для острастки его до утра забрали в милицию.

Я вновь оказался под чутким присмотром Любаши. Завернутый в кокон повязок, провалялся на койке пять дней. Оставаться в приюте я не хотел: обретя и утратив в нем все, что было можно найти и чего нельзя было не лишиться (почти-мать, почти-дом, почти-одиночество, почти-любовь, почти-друга, почти-уже-не-врага), я утерял к нему интерес и знал, что сбегу. И не сомневался, что случай мне вскоре представится: когда до смерти нужно, чтобы сделалось чудо, на него набредаешь чутьем.

К концу марта в город въехал цирк шапито. Выезжал он уже с неучтенной поклажей в фургоне».

Распечатав отрывок, я кладу его запоздалым подарком Тете на тумбочку, вмиг засыпаю и сплю как убитый. Через час Светлана сползает с кровати и выползает из спальни. Я сплю, как убитый глухой. Прежде чем вызывать неотложку, жена звонит Герману. Меня она не тревожит.

О том, что случилось, сообщает мне друг. Ближе к полудню, проснувшись, я застаю его в зале с кружкой кофе в руках. На нем лица нет.

– Сейчас с нею Мара. Худое уже позади.

На нем нет лица, зато нахлобучена шапка.

– Какого рожна ты в пижаме?

Он проверяет. Затем усмехается, машет рукой:

– Отвяжись.

Когда я говорю, у меня дрожит подбородок.

– Она не умрет?

Герман гасит окурок.

– Она не умрет.

В прихожей я натыкаюсь на лужу. Арчи следит исподлобья за мной и ждет повода вгрызться мне в глотку.

– Почему он не выл?

– Пса мы забрали с собой. Выл он, сидя с Маринкой в машине. Потом мы вернулись сюда, а Марка осталась дежурить в палате. Худое уже позади.

Я верю ему что есть сил, лишь бы только отвлечься от мысли, что совершенно не верю. Мне так страшно, что я и не знаю, когда же мне было так страшно.

– А мне и не страшно, – произносит Тетя с улыбкой, в которой сражаются боль и любовь. – Только клонит ко сну и знобит.

Одеялом прикрыты лишь ноги: тулово сплошь в проводах, словно жена моя сложный прибор. От его показаний зависит моя оробелая жизнь. Руки раскинуты в стороны, к обоим предплечьям протянуты трубки, по которым слеза за слезой из Светланиных вен вымаливают врага.

– Ты похожа на марсианку.

– На полудохлую муху в пластмассовой паутине.

– Ты ее скоро порвешь.

– Дней через десять, не раньше. – Она улыбается, чтобы не плакать. Я улыбаюсь, чтоб не зарыдать. – Извини, что тебя подвела.

Это она про отрывок.

– Ни за что.

Это я ей про то, что не стала будить.

– Врачи здесь такие смешные. Все время твердят мне, что я не умру, а сами краснеют и сердятся. Будто я собралась на тот свет, но в последний момент заблудилась. Будто я напортачила.

– Хорошо что в последний момент не напортачил хирург, – бубнит сбоку Герка.

– Как же тут все уныло, стерильно, больно!..

Она хочет продолжить, но осекается и, захрипев, вдруг теряет сознание. Я хватаю Германа за грудки и исступленно трясу. Любовь моя при смерти, и мне не к чему больше взывать, кроме дружбы. Друг вырывается, саданув меня локтем в промежность. Если уж он прибегнул к насилию, значит, мир окончательно рухнул. Значит, Светлану уже не спасут. Санитар и сестра гонят толчками меня из палаты. Согнувшись в дугу, я валюсь на скамью и молюсь, хотя Бога сейчас ненавижу:

– Сделай что-нибудь, Ты, Дармоед!

Я верю в Него что есть сил, пусть обычно совсем и не верю. Я готов Ему жопу лизать, лишь бы дал мне еще один шанс. Я лижу Ему задницу восемь минут, в течение которых я слышу, как стреляет по сердцу дефибриллятор – раз, два – и снова там что-то пищит, потом – три! – спотыкается о тишину и, булькнув, считает по каплям удары. Для меня этот звук – благовест.

Еще через двадцать минут в дверях появляется друг и берет у меня сигарету. Мы выходим на холод, вкрутую дымим. Герка бледен и смахивает на старушку, а заодно – на замерзшего ползунка. С ним что-то не так, думаю крадучись я, потом замечаю, что он нынче без бороды. Объясняет, что сбрил на Восьмое в подарок Маринке. Взгляд его как-то особенно, вбрызг, расточителен синью. Ее не унять даже ржавчине трещин на помутневших белках. Из-под пальто полосятся штанины пижамы. Шапки нет – злится, что где-то ее потерял.