— Я и сейчас так делаю. Когда чувствую себя несчастной или слишком встревоженной. Выхожу на улицу, иду в какое-нибудь укромное местечко и смотрю на деревья и на небо. И через некоторое время мне становится легче. Думаю, это помогает мне сделать переоценку ценностей. Взглянуть на ситуацию под другим углом.
Взглянуть на ситуацию под другим углом… Антония поняла: мама знает, что между ней и Дэвидом что-то пошло не так. Знает, но не собирается ее утешать. Она просто дает совет. Взгляни в лицо своим страхам, своему одиночеству. Чудовищам — ревности и боли. Сама справляйся со страхом. И не вздумай бежать.
К полудню электричество так и не включили. Убрав со стола после обеда и вымыв посуду, Антония надела теплые сапоги и дубленку и уговорила старого отцовского спаниеля пойти с ней на прогулку. Собака, которую сегодня уже выгуливали, не очень-то хотела подниматься с коврика у камина, но, оказавшись на улице, приободрилась и стала как щенок кататься по снегу и вынюхивать заячьи следы.
Снег был глубокий, небо по-прежнему низкое и серое; ветер улегся, и над укутанной снежным покрывалом округой воцарилась тишина. Антония пошла по дорожке, петлявшей вверх по холму за домом. В неподвижном воздухе то и дело раздавалось хлопанье крыльев, и потревоженный фазан с резким криком поднимался в воздух и летел между деревьев. Поднимаясь по склону, она быстро согрелась и, достигнув вершины холма, отыскала подходящий пенек, отряхнула с него снег и села, любуясь с детства знакомыми пейзажами.
Долина вилась между пологими холмами. Перед ней простирались заснеженные поля, деревья в белом инее, серебристая лента реки. Далеко внизу лежала деревня: окна домов, сгрудившихся вдоль главной улицы, были темные из-за отсутствия электричества. В безветренном воздухе ровными столбами поднимался дым из труб. Повсюду царила тишина, которую время от времени разрывал визг цепной пилы: это Том Диксон с одним из работников с фермы пилили поваленное дерево.
Склон холма полого сбегал к лесу. С этого склона они с Дэвидом детьми катались на санках, в лесу как-то летом разбили палаточный лагерь и пекли картошку в золе костра. В реке, проходившей по владениям Диксонов, ловили форель, а в жаркие дни купались в мелких заводях. В этом уютном замкнутом мирке воспоминания о Дэвиде обступали ее со всех сторон.
Дэвид. Прошлым вечером Антония не смогла сдержать себя.
— Значит, ты больше не хочешь меня видеть! — рассерженная и оскорбленная выпалила она.
— О Антония, я просто честен с тобой. Мне совсем не хочется тебя обижать. Но я не собираюсь больше притворяться. Не собираюсь лгать. Дальше так продолжаться не может. Это нечестно по отношению к тебе, и ко мне, и к нашим близким.
— А я думаю, что ты просто влюбился в Саманту.
— Ни в кого я не влюбился. И не собираюсь. Я не хочу серьезных отношений. Не хочу никаких обязательств. Мне двадцать два года, а тебе двадцать. Давай попробуем стать самими собой, побыть отдельно друг от друга.
— Я всегда была самой собой.
— Нет, это неправда. Ты была частью меня. Каким-то образом наши жизни переплелись воедино. Тут есть свои плюсы, но есть и минусы, потому что ни один из нас не чувствует себя свободным.
Свобода! То, что он считал свободой, Антония называла одиночеством. С другой стороны, как говорила ее мать, ты не научишься опираться на собственные силы, пока не испытаешь одиночества. Антония запрокинула голову и посмотрела сквозь черное кружево голых ветвей на мрачное серое небо.
Если хочешь кого-то удержать, отпусти его на свободу. Когда-то давным-давно один человек сказал это ей — а может, она вычитала это выражение в книге. Источник его забылся, но сами слова внезапно всплыли у нее в памяти. Если она любит Дэвида настолько, что сможет отпустить с миром, он никогда не будет полностью для нее потерян. Она и так взяла от него очень много, не стоит жадничать и требовать еще.
Кроме того — и это было удивительное, нежданное прозрение, пожалуй, даже шок, — она тоже пока не хотела замуж. Не хотела помолвки, свадьбы, семьи. За пределами этой долины простирался целый мир; он выходил за пределы Лондона, даже за пределы ее воображения. Этот мир ждал ее: ждали люди, с которыми ей предстояло познакомиться, и поступки, которые ей предстояло совершить. Дэвид это знал. Именно это он и пытался ей объяснить.
Она должна взглянуть на ситуацию под другим углом. Переоценить ценности. По некотором размышлении становилось ясно, что это не так уж и страшно. Собственно, перед ней открывалась масса новых возможностей. Пожалуй, она слишком засиделась в своем книжном магазине. Пора ей двигаться дальше, может быть, даже поехать за границу. Наняться коком на яхту, курсирующую по Средиземноморью, или взяться присматривать за ребенком в какой-нибудь парижской семье, чтобы подучить французский. Или…
Холодный нос уткнулся ей в ладонь. Она опустила голову и увидела старого пса, жалобно уставившегося на нее: взгляд его больших карих глаз говорил о том, что ему надоело сидеть в снегу и пора бы продолжить прогулку, чтобы он смог еще поохотиться на кроликов. Антония поняла, что начала замерзать. Она вскочила, и они с собакой двинулись в сторону дома, но не тем путем, по которому поднимались на холм, а вниз через заснеженные поля, а потом через лес. Пройдя немного, она припустила бегом, но не потому что продрогла: просто на нее вдруг накатило нечто вроде детского восторга.
Она добежала до леса и оказалась на тропинке, которая, извиваясь между деревьями, вела к ферме Диксонов. Вскоре Антония вышла на опушку, где ночью упало дерево. Его гигантский ствол уже распилили цепной пилой, и по дороге можно было ехать, но на обочине повсюду валялись сломанные ветки и пахло свежераспиленной древесиной и дымом костра. Вокруг не было ни души, однако пока Антония стояла на опушке, горюя по поваленному гигантскому буку, послышался звук работающего мотора и через минуту за изгибом дороги показался трактор, ехавший со стороны фермы. За рулем трактора сидел Том. Он добрался до опушки, заглушил мотор и вылез из кабины. Том был в джинсах, старом свитере и рабочей куртке, но, несмотря на мороз, с непокрытой головой.
— Антония!
— Привет, Том!
— Что ты здесь делаешь?
— Просто гуляла. И услышала цепную пилу.
— Мы воевали с деревом почти все утро.
Он был старше Дэвида и, пожалуй, уступал ему в стати и красоте. Улыбка редко освещала его обветренное лицо, однако эту суровость смягчали насмешливые искорки, плескавшиеся в светлых глазах.
— Но самое тяжелое уже позади. — Он подошел к затухающему костру и ногой разворошил золу. — О растопке можно не беспокоиться еще месяца два или три. А как дела у тебя?
— Все в порядке.
Он поднял голову и их взгляды встретились над разгорающимся заново пламенем и тоненьким облачком дыма.
— Как Дэвид?
— У него тоже все хорошо.
— Он не приехал с тобой.
— Нет, остался в Лондоне. — Она засунула руки поглубже в карманы дубленки и сообщила то, что так и не отважилась рассказать матери. — На следующей неделе он едет кататься на лыжах с Кроустонами. Ты это знал?