— О, я даже не знаю… — эти слова прозвучали неуместно и надуманно даже для нее самой. — Своих детей у Элис нет, дом для них не приспособлен… Я имею в виду, там все такое ценное, и дорогое, и хрупкое. Ну, ты знаешь, как это бывает.
— Вообще-то не знаю, но продолжай.
— Да и потом, леди Кейли нравится, что они живут с ней.
— Леди Кейли?
— Это мать Энтони. И няне нравится жить у нее, потому что раньше она работала у леди Кейли. Воспитывала Энтони, когда тот был маленьким.
— Но твой-то дети уже большие.
— Каре восемь, а Николасу шесть.
— Тогда зачем им няня? Почему ты не воспитываешь их сама?
За прошедшие годы Вирджиния бессчетное количество раз задавала себе этот вопрос, но так и не нашла на него ответа, и теперь, когда Юстас непрошенно произнес его вслух, она испытала к нему странную неприязнь.
— Что ты имеешь в виду?
— Только то, что сказал.
— Я воспитываю их. Я имею в виду, мы проводим много времени вместе…
— Они только что лишились отца, и уж, конечно, единственный человек, с которым им хочется быть рядом, это их мать, а не бабушка или нянька, доставшаяся по наследству. Им наверняка кажется, что их бросили.
— Ничего подобного!
— Чего же ты злишься, если так в этом уверена?
— Мне просто не нравится, что ты завел этот разговор и рассуждаешь о том, чего не знаешь.
— Зато я знаю тебя.
— И что же?
— Мне известно, как легко заставить тебя плясать под чужую дудку.
— И под чью дудку я пляшу сейчас?
— Точно не могу сказать. — Изумленная, она осознала, что, несмотря на внешнюю холодность, он разозлен не меньше ее. — Но первая кандидатура, которая приходит в голову, — это твоя свекровь. Судя по всему, когда умерла твоя собственная мать, бразды правления перешли к ней.
— Не смей говорить о моей матери в таком тоне!
— Но это же правда, не так ли?
— Нет, неправда!
— Тогда привези детей сюда. Это бесчеловечно — бросать их в Лондоне на летние каникулы в такую погоду, когда они должны свободно бегать по берегу моря и по полям. Потрудись протянуть руку, набери номер твоей свекрови и вели ей посадить детей в поезд. И если Элис Лингард не сможет пригласить их в Уил-хаус, потому что слишком дрожит за свои драгоценные безделушки, поселись с ними в мотеле или сними коттедж…
— Именно так я и собираюсь поступить и не нуждаюсь в твоих советах.
— Тогда начинай искать дом.
— Уже начала.
На мгновение он умолк, и она удовлетворенно подумала: «Наконец-то мне удалось немного сбить с него спесь».
Но это было всего лишь на мгновение.
— Ты что-то нашла?
— Сегодня утром я посмотрела один дом, но он мне не подошел.
— Где?
— Здесь. В Лэнион. — Он молчал, ожидая продолжения. — Называется Бозифик, — неловко добавила она.
— Бозифик! — Он, казалось, обрадовался. — Это же чудесное место!
— Ужасное!
— Ужасное? — Он ушам своим не верил. — Мы говорим о коттедже на холме, где когда-то жил Обри Крейн? Тот, что Керноу унаследовали от тетушки со стороны мужа?
— Тот самый, но он жуткий и жить там невозможно.
— Что значит жуткий? Там что, привидения?
— Не знаю я! Просто жуткий, и все.
— Если там обитает привидение Обри Крейна, вы с ним всласть повеселитесь. Моя мама помнила его, говорила, он был очень славным. И детей любил, — добавил он, но Вирджинии его слова показались классическим поп sequitur.
[3]
— Мне все равно, что за человек он был, и я не собираюсь арендовать этот дом.
— Почему?
— Потому.
— Назови мне три убедительные причины.
Терпению Вирджинии пришел конец.
— Ради всего святого…
Она попыталась подняться на ноги, но Юстас со стремительностью, неожиданной для такого крупного мужчины, схватил рукой ее запястье и заставил Вирджинию сесть обратно на траву. Разъяренная, она посмотрела в его глаза и увидела, что они превратились в холодные голубые камешки.
— Три убедительные причины, — повторил он.
Она перевела взгляд вниз, на его руку, удерживавшую ее запястье. Он и не подумал выпустить ее, и она сказала:
— Там нет холодильника.
— Холодильник я тебе одолжу. Вторая причина?
— Я уже говорила. Там жуткая атмосфера. Дети никогда не жили в подобных местах. Они придут в ужас.
— Вряд ли, если только у них не такие же куриные мозги, как у их мамаши. Причина номер три?
Она безнадежно пыталась придумать какую-нибудь вескую, значимую причину, что-нибудь, чтобы оправдаться перед Юстасом за свой неосознанный страх перед странным домом на холме. Однако ей приходили на ум лишь слабые отговорки, каждая из которых была еще менее убедительна, чем предыдущие.
— Дом слишком мал, он грязный, мне негде будет стирать детскую одежду, и я не знаю, есть ли там утюг или газонокосилка, чтобы подстригать траву. И там нет сада, просто лужайка, а мебель в комнатах такая унылая и…
Он перебил ее.
— У тебя нет причин отказываться от него, Вирджиния, и ты это прекрасно знаешь. Все это просто чертовы оправдания!
— И за что же я, по-твоему, оправдываюсь?
— За то, что не решаешься воспротивиться воле свекрови или этой вашей няни, или их обеих. За то, что не можешь принять бой, отстоять свои права и растить детей так, как сама считаешь нужным.
Гнев на него застрял у нее в горле тяжелым комом, лишая дара речи. Она почувствовала, как запылали щеки, как по всему телу пробежала дрожь, однако, хотя это не укрылось от его внимания, он продолжал говорить — спокойно произносил все те ужасные вещи, которые она загоняла на задворки своего сознания уже много лет, ибо у нее не хватало мужества взглянуть им в лицо.
— Я думаю, ты ни черта не можешь дать своим детям. Ты палец о палец ради них не ударишь. Ты не привыкла стирать и гладить, за тебя это всегда делал кто-то другой, и сейчас ты не собираешься начинать. Тебе просто неохота утруждаться устройством пикников и чтением книжек перед сном. Твой страх никак не связан с Бозификом. Любой дом окажется для тебя нехорош. Сойдут любые предлоги, лишь бы не признаться себе, что ты, черт побери, просто неспособна позаботиться о собственных детях.
Прежде чем последние слова сорвались с его уст, она вскочила на ноги, вырывая свою ладонь из его руки.