Потом он подошел к камину, взял оттуда щипцы и, зажав ими бумагу, подержал ее в дыму, стараясь, чтобы ее не коснулось пламя, а сам стал внимательно наблюдать за оттенком дыма.
Потом, минуту спустя, медленно и осторожно стал рассматривать бумагу, пощупал ее, понюхал.
Все заметили, что он сразу побледнел.
Он узнал яд, известный в средние века, состав которого никто не знал, кроме двух лиц: его и Самуила.
— Вы бледнеете!.. — заметил ему император.
— Это ничего, — ответил барон. — Это, вероятно, уже последние испарения яда.
— А вы узнали, какой это яд? — спросил Наполеон. — Нельзя ли по нему отыскать следы убийцы?
С минуту барон Гермелинфельд колебался в раздумий. Теперь жизнь Самуила Гельба была в его руках. После минутного молчания он ответил:
— Государь! Я не могу еще дать окончательного ответа вашему величеству. Но возможно, что я открою какие-нибудь указания.
— Хорошо, — сказал император. — Я вполне доверяю вашей учености и вашей честности, господин Гермелинфельд. Но прежде всего, дело вот в чем: нас здесь пятеро. Клянитесь честью, барон, а вы своей жизнью, — прибавил он, обращаясь к адьютантам и секретарю, — что вы ни слова не скажете никому о том, что здесь случилось. Можно еще допустить, чтобы узнали о покушении какого-нибудь Фридриха Стапса тогда, когда бы я уезжал, а не тогда, когда я только что приехал.
Глава семидесятая Самуил бледнеет
Во время всех этих событий, происходивших в Ашафенберге, Самуил излагал семерым в подземелье замка планы и средства своего покушения.
— Теперь одиннадцатый час в начале, — сказал Самуил. — В эту минуту, господа, Наполеон уже умер, империя разрушена, Германия свободна.
— Вы молчите? — продолжал Самуил. — Вы, как будто, в нерешительности? Или вы не одобряете моего поступка?
— Фридрих Стапс и тот колебался, — сказал один из семерых.
— Жалкое сомнение! — возразил Самуил, пожимая плечами. — Да где же это видано, чтобы генерал сам стрелял на войне? К тому же мне сдается, что и хваленое провидение ваше действует ничуть не лучше меня, и что оно со всеми нами обращается так же, как я с Трихтером. Он употребляет нас для выполнения своих предначертаний и ни чуточки не задумывается прихлопнуть нас, когда наша смерть необходима ему по высшим соображениям. Я сделал то же самое. Я пожертвовал моим другом Трихтером. Из пропойцы я преобразил его в мученика. Не думаю, чтобы он от этого что-либо потерял. Прочь же все эти детские страхи! Довольны ли вы мною, наконец?
— Весь твой поступок целиком ложится на твою совесть. Но, если ты в самом деле освободил Германию, то, увидев результат, родина и Тугендбунд вознаградят тебя по заслугам. Когда же мы получим известие?
— Теперь разъезжающий по Неккару должен уже быть на дороге сюда. Подождем.
Они с тревогой продолжали ожидать… В час раздался звук колокольчика.
— Это он, — сказал Самуил. И он пошел открывать дверь.
— Реймер вошел медленной и размеренной походкой. Лицо его было серьезно.
— Ну что? — спросили все в один голос.
— Вот что я видел, — сказал Реймер. — Я пунктуально выполнил ваши приказания, переданные мне Самуилом Гельбом. Я не расставался с Трихтером до того самого момента, когда он подал Наполеону прошение. Император велел Трихтеру последовать за собой во дворец принца-примаса.
— Чудесно! — воскликнул Самуил.
— Подождите, — остановил его Реймер. — Так как я что-то не заметил, чтобы Трихтер вышел, то я стал бродить около дворца, отыскивая возможность проникнуть внутрь, как вдруг увидел, что с черного хода двое людей вынесли покрытые носилки и направились с ними в сторону больницы. Я последовал за этими людьми. В то время, как ветер поднял край покрова, из-под него мелькнула рука. На этой руке я узнал перчатку Трихтера. Я обратился с расспросами к сторожу больницы. Он мне сказал, что он сейчас занес в список умерших какого-то неизвестного человека, которого приказано предать земле в тот же вечер.
— Трихтер умер! — перебил Самуил, бледнея. Прибывший продолжал:
— Я снова вернулся ко дворцу. В ту минуту, когда я приближался к нему, я увидел, что император и императрица сели в коляску и поехали по направлению к Вюрцбургу, сопровождаемые торжественными криками несметной толпы.
Затем последовало глубокое молчание. Не оставалось ни малейшего сомнения в полной неудаче попытки Самуила.
— Хорошо, — заметил председатель Реймеру. — Теперь ты можешь удалиться.
Тот поклонился и вышел.
— Самуил Гельб, — сказал глава. — Видно, бог сильнее тебя. Ты только умертвил своего друга. Наш совет тебе — постарайся как можно скорее уехать отсюда подальше.
И обратившись к своим товарищам в масках, он прибавил:
— И сами мы, господа, хорошо сделаем, если разъедемся в разные стороны.
Затем семеро ушли, оставив Самуила, который стоял онемевший и как бы пораженный громом.
Глава семьдесят первая Самоубийство и новорожденный
Полчаса спустя Самуил ехал легкой рысцой по дороге в Гейдельберг.
Он ехал, не спеша, так, как обыкновенно едут домой, а не стараясь скрыться.
Подъезжая вечером к своей гостинице, он встретил на пороге ожидавшего его старого слугу.
Он взглянул на него и припомнил, что это был человек, лет двадцать пять служивший у барона Гермелинфельда.
— Что тебе надо, Тобиас? — спросил он слугу.
— Господин Самуил, — ответил тот. — Господин барон Гермелинфельд приказал мне поспешить к вам. Он не написал по известной причине, что он велел передать вам, но он поручил мне сказать вам слово в слово то, что он сам мне сказал, причем предупредил меня, что мне самому в это вникать не следует и что даже я хорошо сделаю, если по передаче вам его слов, тотчас же позабуду их.
— Говори, — сказал Самуил.
— Итак, господин барон приказал передать вам следующее:
«Я был в Ашафенбурге, я все знаю, я могу все доказать, вы в моих руках и, если в течение двенадцати часов вы не выедете из Германии!..»
Вот дословно все, что велел мне выучить наизусть барон в передать вам.
Слова эти, произнесенные без выражения и как бы механически, произвели на Самуила странное действие.
— Признаюсь, что все это достаточно ясно для меня, — сказал Самуил. — Ты передашь от меня господину барону благодарность, Тобиас.
— Еще барон велел спросить у вас, что если вам нужны деньги, то он посылает со мной…
— Довольно, — перебил его Самуил. — Скажи ему, Тобиас, коли ты такой хороший посол, что я тебя перебил, когда ты заговорил о деньгах, и не позволил тебе даже договорить.