Отражение Беатриче - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Муравьева cтр.№ 40

Анна вдруг поняла, глядя на свою изменившуюся и словно бы враз постаревшую маму, что эта жизнь, которую для всех них – и Анны, и Туськи, и Муськи, и Нюськи – придумал отец и которую они с мамой устроили им, свили ее точно так же, как птицы свивают гнездо (лоскуток, клочок ваты!), эта пропитанная теплом, нежностью и веселостью жизнь была результатом большого труда, большого ума и большой силы воли. Сейчас ее мама, вдруг оставшаяся без отцовской помощи (нельзя было ехать всем вместе, опасно!), не только растерялась, она инстинктивно вернулась в свою прежнюю оболочку, заключавшуюся, главным образом, в особого рода заискивающей любезности, на которую даже грубому и бешеному человеку непросто ответить нелепостью злобы. Мама начала вдруг постоянно оглядываться, ночью, в вагоне, легла почему-то на нижнюю полку, а Анну отправила наверх, всю ночь не спала, а смотрела в окошко, и губы ее шевелились беззвучно. С тоскливою болью Анна заметила, как вместе с маминым изменившимся поведением изменилось и ее оживленное, дружелюбное лицо: в нем появилось что-то от лица дикарки, которая сторожит то, что кажется ей ее главною ценностью, за что ей не жаль умереть даже самой мучительной и недостойною смертью.

Шофер такси в ответ на робкое мамино обещание заплатить ничего не сказал, а только с досадою крякнул, как утка. Ехали долго – город был немного угрюмым, как большинство провинциальных городов, уютность которых всегда граничит с угрюмостью так же, как красота всегда немного граничит с уродством, но казалось, что если отнять у этого города немного его естественной угрюмости, то и уюта в нем станет меньше. Наконец остановились на какой-то пыльной, с разбитой мостовой, улице, на которой было несколько каменных четырехэтажных городских домов, давно требующих ремонта, а остальные – просто деревянные домики, оставшиеся здесь с тех времен, когда процветало мещанство на свете, и были заборы из досок, и будки с собаками, и непременно у каждой калитки по тонкой рябине.

Калитка нужного им дома была не заперта, собачьей будки не существовало, а в саду, окружавшем покосившееся жилье, царила развязность, не свойственная настоящему деревенскому хозяйству: везде пестрели цветы, нисколько не заключенные в клумбы, а просто растущие, как им хотелось, тропинки все были кривые и тонкие, и, видимо, чтоб не мешать своим розам, хозяева даже к уборной ходили по очень неловкой, заросшей тропинке.

На крыльце с кошкой на руках, в вытертой узбекской тюбетейке на голове сидел сутулый смуглый человек и ровным счетом ничего не делал: сидел и смотрел на закат. И кошка, устроившаяся на слабых коленях этого человека, как будто впитала его же манеру: смотреть на закат и грустить втихомолку.

Увидев Елену Александровну и Анну, смуглый человек в тюбетейке выронил кошку с колен, – она в шелковистом порыве умчалась, – а он, очень громко заплакав, как плачут лишь дети и вовсе для жизни не годные люди, простер свои руки и бросился к ним. Припав к его узкой груди, расплакалась тут же и мама, а весь этот сочный и майский закат стал чутким свидетелем следующей сцены: смуглый и узкогрудый, с головы которого только что свалилась узбекская тюбетейка, прижимал к себе Елену Александровну, изредка отстраняясь от нее, чтобы плачущими своими, карими глазами как можно глубже заглянуть в ее тоже карие и тоже плачущие глаза. И тут уже все: солнце, небо и травы – заметили их безусловное сходство. Конечно, все ахнули и догадались, что встретились и обнимались, рыдая, давно разлученные братец с сестрицей.

– Да как же... ты... Лелька... не преду... пре... ди... ла... ведь кто мог... по... думать...

– Сейчас расскажу... А ты Аньку заметил?

Потерявший на радостях тюбетейку увидел, наконец, что в двух шагах от них стоит очень красивая и очень худая девушка, в которой с трудом различались приметы племянницы Анны. На крыльцо тем временем вышла толстая и неопрятно одетая женщина со следами, как говорят, «былой красоты», но столь постаревшей, погасшей, увядшей, что только уж очень старательным взглядом ее красоту можно было заметить.

– Веруська, – сказала Елена Александровна, – ты видишь, какие мы? Раз и – приехали!

Веруська, не говоря ни слова, расцеловала золовку в обе щеки, причем сразу стало понятно, что радость ее гораздо более сдержанна и осмотрительна, чем радость мужа, спустилась с крыльца, оттащила родного дядю от родной племянницы, расцеловала и ее и, несколько раз извинившись за то, что не вымыты окна, вошла с ними в дом.

Окна и в самом деле вымыты не были, но в маленьком доме казалось по-своему даже красиво. Одну стену украшала аппликация на ткани: дама в белом, а теперь уже голубоватом от ветхости кружевном халате, в чепчике на кудрявых, золотистых волосах, сложив свои длинные тонкие пальчики, сидела на пышной кровати, молясь перед сном. Напротив дамы застыла служанка, держа в руках свечечку. Кроме этой аппликации, везде было множество ярких подушек с чудесною вышивкой, а на столе, на полочках, на подоконниках – всюду – стояли цветы, веселя людям взоры.

Неопрятно одетая Веруська тут же принялась хлопотать, полезла под кровать, выставив свой толстый, как у старой лошади, зад и пятки в разношенных шлепанцах. Из-под кровати она достала банку соленых огурцов и банку маринованных помидоров, из шкафа – печенье и хлеб, потом, громыхнувши печною заслонкой, горячие пышки из серой муки.

– Не ждали, не знаю уж, чем угостить-то, – несколько в нос и надменно, как будто она всю жизнь прожила золотоволосой дамой с аппликации и только сейчас громыхает заслонкой, сказала Веруська. – Вы хоть телеграмму бы дали, мы встретили...

– А мы добрались на такси, – заискивая, как показалось Анне, перед золовкой, засмеялась Елена Александровна, втянув обратно в горло непролившиеся слезы. – У нас разговор к тебе, Вера. К тебе тоже, Сашенька.

Сашенька, старший брат Елены Александровны, заморгал карими, точно такими же, как у сестры, глазами и быстро закивал головой.

– Сначала: обедать, – сказала Веруська и сразу куда-то ушла.

Вернулась минут через пять в синем бархатном платье и с брошью на вороте. Сели обедать.

– А водочки как же? – засуетился ее узкогрудый муж. – Ты рюмочку выпьешь?

Елена Александровна кивнула. Веруська принесла полбутылки водки, и все, кроме Анны, наполнили рюмочки.

– Ну, что? – всхлипывая, сказал дядя Саша. – Вот мы повидались. Родные, любимые... Анечка... Господи!

После обеда с его вкусными серыми пышками и чая с брусничным вареньем, печеньем, а также наливкой, как это водилось, вышли на крыльцо, потому что в доме с низкими его потолками стало душно к вечеру.

– Анюта, пойди отдохни, – попросила Елена Александровна.

– Я лучше останусь, – ответила Анна.

Дядя Саша достал из кармана брюк пачку «Казбека», и они с сестрой закурили, хотя мама ни за что не решилась бы закурить дома, при отце.

– У нас неприятность, – быстро выдыхая горький дым, сказала Елена Александровна. – Я вам расскажу все, как есть: Ане нельзя сейчас оставаться в Москве. – Она не удержалась и всхлипнула. – Аня беременна. Муж ее уже несколько месяцев в командировке, и все это время у нее была связь с иностранцем...