– Н-да, похоже, Эммануил тебя впечатлил, – сказала Фрида. – И Виктор Холливуд тоже. Но по твоему рассказу я поняла, что Эммануил воспроизвел мысленный эксперимент Шредингера.
– Какая ты умная, Фрида! – сказала Манечка, искренне восхищаясь эрудицией подруги.
– А почему ты обратила внимание на эту трость!? – спросил Макс.
– Ты же видел вчера! – сказала Маня. – Вся трость в бриллиантах.
– И что? – спросил Макс.
– Это же бриллианты! – сказала Фрида. – Девушки их любят!
– Но бриллианты – это же углерод. Тот же каменный уголь! – сказал Алекс. – Вы знаете, что бриллиант можно спичкой поджечь, и он сгорит как обычный каменный уголь?
– Так уж и спичкой! – усомнилась Фрида.
– Ну, можно перед этим бензинчика плеснуть, для верности. Граф Калиостро сжигал бриллианты на глазах у высшего света Парижа, чем и прославился! – сказал Алекс.
– Либо он идиот, – сказала Маня, – либо просто ловкость рук.
– Полностью присоединяюсь, – сказал Макс. – Не было дураков и в то время бриллианты жечь. Хотя да, я поддерживаю Алекса. Бриллианты действительно горят.
* * *
После обеда Фрида и Маня уехали на машине Фриды, а Алекс и Макс, проводив девушек, остались за столиком одни.
Ожидая, пока Маня освободится, а до этого счастливого момента было еще больше часа, Макс просматривал на ноутбуке информацию, полученную им от Виктора Холливуда, и время от времени перекидывался репликами с Алексом.
– Прекрасно, что она согласилась! – сказал Алекс.
Макс улыбнулся, глядя на друга.
– Рад за тебя, – сказал он. – Может, и ты будешь, наконец, счастлив.
– Я? Конечно, буду. Но, мне кажется, очень недолго. Фрида быстро разочаруется во мне.
– Почему ты так думаешь, Алекс? Ты веселый, умный, забавный, хорошо зарабатываешь… А еще ты сильный и надежный. Женщинам именно это и нравится. Кто может помешать вашему счастью?
– Моя жена и теща. Они помешают чему угодно. Я же не смогу бросить своих детей. Мой отец, когда завел вторую семью и родил меня, постоянно жил в разрыве между двумя семьями. И я прекрасно помню, как моя мама пилила его за то, что он общается со своими детьми. Ни одна женщина не потерпит того, что ее мужчина ходит к другой женщине и навещает своих детей. Каждая женщина будет требовать, чтобы мужчина забыл все свое прошлое, перестал думать о своей бывшей жене и о своих собственных детях. Это не изменить, Макс.
– Мир меняется. Общество меняется. Сейчас классических семей уже не сыщешь. Ты зря расстраиваешься заранее, Алекс. Посмотри: люди давно уже женятся только ради того, чтобы сыграть свадьбу. А через три года больше 80 % супружеских пар уже находятся в разводе. Семьи как института больше нет. Люди живут в свободных отношениях друг с другом. И женщины стали терпимее относиться к детям от прошлых браков.
– Ты мой друг, и можешь убедить меня в чем угодно, – сказал Алекс.
– Но, в крайнем случае, я знаю, что смогу воспользоваться ящиком Эммануила. Как и хотел. Конечно, если Эммануил не мистификатор, и его ящик действительно работает…
– Да забудь ты уже про этот ящик! И про Эммануила. Живи! У тебя есть симпатия Фриды. Что тебе еще нужно для счастья? Живи и радуйся!
– А завтра на работу идти так не хочется! – сказал Алекс. – И так надо!
– Ты же давно хотел уйти на вольные хлеба, чтобы не сидеть в конторе с девяти до шести.
– Хотел.
– Так чего не уйдешь?
– Поток клиентов нужен. А они в контору приходят.
– Ты же прекрасный юрист. Я бы тебя мог порекомендовать нескольким людям. И ты вел бы их дела.
– А ты правда можешь это сделать? – спросил Алекс.
– Хочешь, прямо сейчас позвоню? – спросил Макс.
– А позвони! – сказал Алекс.
Макс достал телефон.
– Анатолий Игнатьевич? Добрый день! Когда мы виделись в последний раз, Вы интересовались, нет ли у меня хорошего юриста, чтобы привести в порядок Ваши дела. Вы еще не нашли человека?.. О! Нужен еще один? Если позволите, я могу познакомить Вас с замечательным юристом. Да, рекомендую лично… Я верю ему, как самому себе, это мой старый друг… Хорошо. Будем у Вас сегодня вечером.
Макс нажал «отбой» и взглянул на Алекса.
– Что? Прямо сегодня? – спросил Алекс.
– Это Бахман. Тот, который делает очень дорогие ювелирные трости. Возможно, ту, которой восхищалась Маня, делал тоже он. Я сегодня тебя ему представлю.
– А откуда ты его знаешь?
– Проектировал ему загородный дом, – ответил Макс.
– Вообще фантастика! – сказал Алекс. – Неужели я открою собственную компанию?!
– Открывай, Алекс. Не боги горшки обжигают. У Бахмана множество работы для тебя. Начни с него. Если почувствуешь, что можешь взять еще клиентов, я тебя познакомлю с другими крупными бизнесменами. У них масса проблем сейчас: рейдерские захваты, лоббирование, взаимодействие с госорганами…
– А к Бахману прямо сегодня? Меня еще жена хочет видеть, – вспомнил Алекс, и как-то сразу приуныл.
– Я бы на твоем месте выбрал встречу с Бахманом. Предлагаю за Маней заехать, и к нему. Он просил быть около половины пятого.
– Ладно, а потом я встречусь с Фридой. А Клава…
– Отложи встречу с Клавой. Завтра к ней смотаешься.
– Посмотрим. Если только вещи забрать, то лучше уж решить все сегодня, – сказал Алекс.
– А завтра – новая жизнь? – спросил Макс.
– Завтра будет хороший день. Лучше, чем сегодня.
– Каждый день прекрасен, пока мы живы, – сказал Макс. – И каждый миг жизни бесценен. Тебе ли это не знать, Алекс?
Алекс кивнул, соглашаясь. Макс хотел сказать другу, что за три года одиночества он тысячу раз обдумывал смысл смерти своей жены и сына. И что он не нашел никакого смысла в этой смерти. Но каждый миг, который они прожили вместе, в течение этих трех лет одиночества стал для Макса бесценным. Эти мгновения остались бесценными и сейчас, но жизнь подарила Максу новую любовь, новые надежды и планы. Думая об этом, Макс понимал, что терять время нельзя. Теряя время, мы теряем эти самые бесценные мгновения. А ведь все может кончиться в любую секунду. Думая о Мане, Макс понимал, что ему теперь надо спешить. Он потерял слишком много времени, пока ждал, томился, выбирал момент для знакомства… Он хотел заговорить с ней еще год назад. А решился на это только в субботу… Макс хотел сказать все это Алексу, который впал в глубокую задумчивость, но что-то остановило его. И он поймал себя на мысли, что эти слова могли бы оказаться в его дневнике. А он не может их ни сказать, ни написать… Четко ощутимый барьер, который он не мог преодолеть, словно останавливал слова прямо в горле.