Естественно, Ираида Семеновна полетела в далекий город Мары,
куда упекли сына. Оттуда она вернулась злая до невозможности. Ситуация
прояснилась, Николя чувствовал себя прекрасно, если это можно сказать об
избалованном мальчике, вынужденном чистить картошку в точке под названием Мары.
Просто он напрочь забыл о родной матери, а когда вспомнил, то сообразил, что не
писал домой уже месяца три.
Коля, которому из-за хронически плохого поведения
практически никогда не давали увольнительную в город, поймал у ворот своего
однополчанина узбека Тахира Узарова и попросил:
— Будь другом, отправь моим телеграмму.
Плохо говорящий по-русски Тахир кивнул:
— Чего писать-то?
— Ну, — велел Николай, — очень просто. Сообщи
им, что я пока жив, а подробности сообщу в письме.
Старательный Тахир дотошно выполнил просьбу, отправил
депешу: «Николай Шангалов пока жив. Подробности письмом».
Неожиданно я улыбнулся: боже, как это давно было, целая
жизнь прошла. Ну отчего наш век столь быстротечен? Из раздумий меня вытащил
телефонный звонок. Когда аппарат взвыл, словно голодный волк, я от
неожиданности боднул головой ветровое стекло. Господи, никак не привыкну к
этому жуткому звуку.
— Ну! — воскликнула Нора. — И что?
Я вкратце изложил ей ситуацию.
— Замечательно, — одобрила хозяйка, — едешь к
этой Ванде Львовне.
Глава 23
Набрав номер, я услышал бойкий девичий голосок:
— Алле.
— Позовите Ванду Львовну, — попросил я и
приготовился к тому, что девочка заорет: «Бабуся, тебя».
Но совершенно неожиданно из трубки донеслось:
— Слушаю.
Я закашлялся и повторил просьбу:
— Мне нужна Ванда Львовна!
— Говорите! — звенел дискантом бодрый, молодой
голос.
— Э… разрешите представиться, Иван Павлович Подушкин,
представитель издательства «Миг».
— Ах, ах, ах, — запричитал голосок, — слушаю.
— Верна ли дошедшая до нас информация о том, что вы
собираетесь написать книгу воспоминаний? Если да, то мы хотим купить права.
— Ох, — захлебнулась Ванда Львовна, — конечно,
приезжайте.
— Можно сейчас?
— Лучше к девяти, — понизила голос
старушка, — никого не будет дома.
Я сунул ключ в замок зажигания и повернул его. Мотор ровно
заурчал. Понимаю, как вы удивлены и теряетесь в догадках: ну отчего мне в
голову пришла мысль про издательство?
Когда, простившись с Леонидом, я уже направился было к
машине, информатор бросил мне в спину:
— Ванда Львовна вздорная старуха, она не захочет
общаться с вами.
Я притормозил и обернулся.
— Вы полагаете?
— Абсолютно точно знаю, — ухмыльнулся
Леонид, — даже и не пытайтесь к ней подъехать. Впрочем, если не пожалеете
денег, могу научить, как ее обаять.
Я спросил:
— Сколько?
— Двести баксов, — алчно воскликнул Леонид.
Любовно разгладив зеленые бумажки, он убрал их в портмоне и
рассмеялся.
— Ванда Львовна мнит себя писательницей, кропает
рассказики, переводит зря бумагу, сейчас пишет мемуары. Если назоветесь
представителем издательства, готового купить ее труд, узнаете о Кузьминском
все. Разговор следует построить так: запишите несколько вопросов, а дальше
станете действовать по обстоятельствам…
Честно говоря, я не очень-то рассчитывал на благосклонность
Ванды Львовны, но послушался Леонида и сейчас был вынужден признать: он свое
дело знает. Старуха с голосом двадцатилетней девушки невероятно оживилась,
услыхав о покупке прав. Ну что ж, издательский работник — это вполне привычная
для меня роль, я ведь работал редактором в «толстом» журнале.
Я уже выруливал на проспект, когда телефон снова завыл. Я
резко подал влево и чуть не столкнулся с «десяткой». Тонированное стекло
опустилось, высунулась девица лет пятнадцати и рявкнула:
— Слышь, дедуля, ты козел! Поворотник-то есть?!
Вымолвив «ласковую фразу», она унеслась под рев неисправного
глушителя своей тачки.
Я нервно рулил, слушая надрывный вопль сотового. Всегда
исправно включаю «мигалки», но сегодня, вновь услышав звонок, напрочь забыл о
предусмотрительности. Этот телефон просто с ума меня сведет своим воем, может,
выбросить его, пока не заработал нервное расстройство?
Мобильник выл. Судя по настойчивости, это Николетта. И
точно!
— Ваня, — заорала маменька, — быстро
приезжай.
— Зачем? — осторожно осведомился я, поглядывая на
часы — до девяти была масса времени.
— У меня сидит Антоша, — радостно тараторила
Николетта, — он мечтает с тобой пообщаться! Скорей приезжай! Тут такой
сюрприз!
Я поморщился. У моего отца была сестра Ксения. Антоша — это
ее сын, мы с парнем одногодки, впрочем, не совсем так, он младше меня на
одиннадцать месяцев. Если я кого и не люблю, так это его. Все мое детство
прошло под завывания тетушки и маменьки:
— Антоша маленький, ты должен ему уступать.
А двоюродный брат беззастенчиво пользовался
привилегированным положением младшего в семье и вел себя просто мерзко. Он
расшвыривал мои игрушки, ломал поделки, исчеркивал ручкой книжки. А когда я
пытался в честном кулачном бою выяснить отношения, тут же валился на пол и
начинал рыдать.
Тетушка кидалась к сыночку, а маменька ставила меня в угол.
Когда мы пошли в школу, Николетта беспрестанно приводила мне
в пример братца. «Антон не имеет троек. Он великолепно успевает по всем
предметам. Тоша постоянно помогает маме. Антона обожают одноклассники, он
талант, пишет картины. Ах, Тончик гениален! Ван Гог, Рубенс, Левитан — все
вместе». В мой же адрес сыпались иные «комплименты»: «Вава! Ты опять принес
двойку по математике, вот Антоша… Иван! Вновь раскидал вещи в комнате, посмотри
на Тошу… Вава! Нельзя постоянно сидеть с мрачным видом в углу, у тебя совсем
нет друзей, вон наш Антошик…»
Сами понимаете, почему к девятому классу я начал испытывать
к двоюродному брату настоящую ненависть.