— Не особенно, — признался Кристофер.
— И что же ты ей наговорил?
Кристофер пожал плечами.
— Оскорбил ее ежика, — мрачно пробормотал он.
Известие вызвало открытую неприязнь.
— О Господи! — Одри принялась с таким остервенением размешивать чай, что едва не разбила ложечкой тонкую фарфоровую чашку. — Подумать только! Когда-то ты славился умением говорить комплименты и очаровывать. Что же заставляет постоянно и незаслуженно обижать самую милую и приятную девушку во всей Англии?
— Я не обижаю ее постоянно — только сегодня.
Одри презрительно скривилась.
— До чего же удобно обладать короткой памятью! А вот весь Стоуни-Кросс прекрасно помнит, как однажды ты заявил, что ее место в конюшне.
— Ни за что на свете не сказал бы подобного женщине, какой бы эксцентричной она ни казалась… и продолжает казаться.
— Беатрикс услышала твои слова во время разговора с одним из приятелей на осеннем празднике в поместье Стоуни-Кросс.
— И всем рассказала?
— Нет. Но совершила ошибку и поделилась с Пруденс, а та разнесла сплетню по всей округе. Мисс Мерсер хлебом не корми — дай позлословить.
— Да, бедняжка явно не пользуется твоей симпатией, — сделал вывод Кристофер. — Но если ты…
— Изо всех сил я старалась ее полюбить. Надеялась, что если стереть несколько слоев искусственности и притворства, внутри окажется настоящая Пруденс. К сожалению, выяснилось, что внутри пустота. И вряд ли эта пустота когда-нибудь заполнится.
— На твой взгляд, Беатрикс Хатауэй лучше?
— Во всех отношениях, за исключением, пожалуй, внешности.
— А вот в этом-то ты как раз ошибаешься, — уверенно возразил Кристофер. — Мисс Хатауэй — истинная красавица.
Одри вскинула брови.
— Ты так считаешь? — между делом уточнила она, поднимая чашку к губам.
— Не считаю, а вижу. Несмотря на характер, невозможно не признать, что мисс Хатауэй на редкость хороша собой.
— О, право, не знаю… — Одри сосредоточилась на чае, даже положила еще один кусочек сахара, совсем крошечный. — Беатрикс довольно высокого роста.
— И рост, и фигура безупречны, идеальны.
— Да и каштановые волосы вполне обычны.
— Но это не простой каштановый цвет, а темный, как соболий мех. А глаза…
— Голубые, как у многих в Англии, — отмахнулась Одри.
— Глаза самой глубокой, самой чистой синевы, какую только доводилось видеть. Ни одному художнику не удастся передать… — Кристофер внезапно замолчал. — Не важно. Я отвлекся от темы.
— Так в чем же заключается тема? — мило осведомилась Одри.
— В том, что мне безразлично, красива ли мисс Хатауэй или нет. Она странная, как и все ее родственники, и никто из них меня не интересует. Точно так же не имеет значения и внешность Пруденс Мерсер; важны лишь ее мысли и рассуждения — чудесные, оригинальные, захватывающе интересные.
— Понятно. Значит, Беатрикс рассуждает странно, а мисс Мерсер — оригинально и захватывающе интересно?
— Именно так.
Одри задумчиво покачала головой.
— Вообще-то я давно хочу кое-что тебе рассказать, но лучше промолчу: со временем все прояснится. А если услышишь правду от меня, все равно не поверишь. Вернее, ты не захочешь поверить. До всего надо дойти своим умом.
— Одри, о чем ты, черт возьми? Что за туман?
Сложив на груди тонкие, почти прозрачные руки, невестка смотрела строго, хотя в уголках губ притаилась едва заметная улыбка.
— Если считаешь себя джентльменом, — наконец сдержанно произнесла она, — то завтра же пойдешь к Беатрикс и попросишь прощения за грубость. Кстати, не забудь взять с собой Альберта — его-то она точно будет рада видеть.
Глава 8
В Рамзи-Хаус Кристофер отправился на следующий день, после ленча. И вовсе не потому, что ему хотелось туда идти. Просто конкретные планы как-то не сложились, а чтобы то и дело не сталкиваться с обвиняющими взглядами матери и не созерцать стоическое спокойствие Одри, оставался единственный вариант: уйти из дома. Тишина полутемных комнат, таящиеся в каждом углу воспоминания казались слишком тяжелым испытанием.
А ведь еще предстояло расспросить Одри о последних днях брата, о его прощальных словах.
Беатрикс Хатауэй не ошиблась, предположив, что смерть Джона стала для него реальностью только после возвращения домой.
Пока шли по лесу, Альберт радостно носился вокруг, принюхивался, деловито рылся в мягкой земле. Кристофер чувствовал себя не слишком уютно, предвкушая недружелюбную встречу в Рамзи-Хаусе. Беатрикс, разумеется, нажаловалась родным и рассказала о недостойном поведении соседа. Все наверняка рассердились и осудили — и правильно сделали. Семейство Хатауэев славилось сплоченностью и неизменной готовностью всех в любую минуту броситься на помощь каждому. Иначе и быть не могло: мало того что род не отличался знатностью и благородством, так еще и принял в свои ряды двух цыган в качестве зятьев.
Единственное, что позволяло семье вращаться в приличном обществе, — это звание пэра, доставшееся Лео, лорду Рамзи. Немало помогла также и благосклонность лорда Уестклифа, одного из самых могущественных и уважаемых пэров королевства. Эта связь обеспечила доступ в замкнутый круг, в который нельзя было попасть иным путем. Однако местное дворянство проявляло чрезвычайное недовольство тем обстоятельством, что сами Хатауэи не обращали на светские условности ни малейшего внимания.
Подходя к особняку, Кристофер запоздало спросил себя, какого черта он явился без предупреждения. Вполне возможно, что день для визита неподходящий, а уж о времени и говорить нечего. Впрочем, хозяева скорее всего не заметят нарушения этикета.
Обширное поместье Рамзи славилось своей продуктивностью: три тысячи акров пахотных земель и двести процветающих арендаторских хозяйств приносили солидный доход, а большой лес ежегодно давал немалое количество ценной древесины. Сам старинный дом выглядел оригинальным и, как неохотно признал Кристофер, по-своему красивым. От центрального мансардного окна средневекового облика в обе стороны отходили ряды остроконечных фронтонов и коньки эпохи Якова Первого, украшенные причудливыми орнаментами. Слева возвышалась аккуратная прямоугольная пристройка в георгианском стиле. Смесь архитектурных деталей вовсе не казалась необычной; многие дворянские гнезда вели свою историю с незапамятных времен и постепенно обрастали новыми, порой весьма неожиданными добавлениями. Но в случае с семейством Хатауэй даже облик дома подчеркивал всеобщую странность.
Кристофер прикрепил к ошейнику Альберта поводок и с откровенным страхом направился к парадному входу.
Если повезет, то принять его никто не сможет.