Мы дважды пересаживались из одного такси в другое, и по дороге я молила Бога: только бы Махтаб не подала виду, что узнаёт этот район. Мы ехали тем же путем, что и к представительству США при швейцарском посольстве.
Более того, больница, до которой мы наконец добрались, была прямо напротив посольства!
Махмуди быстро провел нас в приемную и справился о номере палаты Нелуфар. Даже при моем скудном знании фарси я уловила, что возникла какая-то проблема и Махмуди пытается воспользоваться своим положением врача, чтобы прорваться сквозь бюрократический заслон. После нескольких минут яростного спора с регистраторшей он объяснил мне, в чем дело.
– Вам с Махтаб придется остаться здесь. Вы без чадры.
Я сразу сообразила, почему Махмуди так упрямился: ведь если он пойдет к Нелуфар один, ему придется оставить нас с Махтаб без присмотра здесь, в приемной, через дорогу от посольства! Я поняла, что это не ловушка. Нелуфар действительно пострадала. Я забыла все свои беды. Мое сердце разрывалось от боли за малышку и ее родителей. В конце концов Махмуди решил, что семейное горе важнее семейной безопасности. А кроме того, он, конечно же, не подозревал, что я знаю, рядом с чем мы находимся.
– Оставайтесь здесь! – приказал он.
И побежал узнать о состоянии Нелуфар.
Подумать только – мы были в двух шагах от посольства и ничего не могли предпринять. Несколько минут с Хэлен не стоили того, чтобы будить в Махмуди зверя.
К тому же он быстро вернулся.
– Здесь никого нет, – сказал он. – Мортезе перевез ее в другую больницу. Настаран ушла домой, так что идем к ней.
Обогнув посольство, мы быстро двинулись к находившемуся неподалеку дому. Я усилием воли удержалась от того, чтобы не взглянуть на здание, и мысленно постаралась внушить то же самое Махтаб. Махмуди не должен был догадаться, что мы здесь уже бывали.
Дом Мортезе и Настаран был расположен в квартале от посольства. Здесь уже собрались несколько соболезнующих женщин, и в их числе племянница Махмуди, Фереште, которая заваривала чай. Настаран ходила взад-вперед по комнате, периодически выглядывая на балкон – не идет ли муж с известием о дочери.
Именно с этого балкона на третьем этаже девочка упала на тротуар, перекувырнувшись через низкие металлические перила – не более восемнадцати дюймов высотой. Это был типичный тегеранский балкон – и типично тегеранская трагедия.
Прошло два часа, изредка нарушаемых тихими словами утешения. Махтаб не отходила от меня, ее личико было мрачно-серьезным. Мы обе думали о хорошенькой жизнерадостной девочке и шепотом молили Бога помочь маленькой Нелуфар.
Я пыталась поддержать Настаран, которая не сомневалась в моей искренности. Как мать я сочувствовала ей всем сердцем.
Следом за Настаран мы с Махтаб вышли на балкон. В дальнем конце двора появился Мортезе в сопровождении двух братьев. Они несли коробки с бумажными носовыми платками, которые здесь трудно достать.
Настаран, угадав страшную правду, издала жуткий, леденящий душу вопль. Носовые платки требовались для того, чтобы вытирать слезы.
Она бросилась к двери и встретила мужчин на лестнице.
– Мордех! – проговорил Мортезе сквозь слезы. «Умерла».
Настаран потеряла сознание.
Дом тут же наполнился скорбящими родственниками. Они били себя в грудь и голосили согласно ритуалу. Махмуди, Махтаб и я плакали вместе с ними.
При всем моем искреннем сочувствии к Настаран и Мортезе под конец этой печальной ночи я задалась вопросом, как случившееся отразится на моих планах. Был вторник, а в воскресенье я должна была встретиться в парке с мисс Алави. Не сорвется ли эта встреча и не останемся ли мы здесь – навсегда? Мне надо было обязательно каким-то образом связаться с ней, а возможно, и с посольством по телефону. Вдобавок мне не терпелось выяснить, что произошло с Эллен.
На следующий день утром мы облачились в черное, чтобы вместе с родителями и легионом родственников присутствовать на похоронах. На ночь малышку Нелуфар поместили в морг, и сегодня ее мать и отец должны были совершить обряд омовения тела, тогда как остальные родственники будут нараспев возносить молитвы. Затем Нелуфар, завернутую в простой белый саван, повезут на кладбище хоронить.
В нашей спальне в доме Маммаля, когда мы готовились к печальному дню, я сказала:
– Не лучше ли мне остаться дома присматривать за детьми, пока все взрослые будут на кладбище?
– Нет, – отрезал Махмуди. – Ты должна пойти с нами.
– Я не хочу, чтобы Махтаб все это видела. Да и толку от меня будет намного больше, если я останусь с детьми.
– Нет!
Однако, когда мы пришли к Настаран и Мортезе, я в присутствии Махмуди повторила свое предложение собравшимся, и моя идея была одобрена. Махмуди сразу уступил – он был слишком поглощен другими мыслями, чтобы думать обо мне.
Я не осмелилась бы выйти из дома без разрешения Махмуди, но, как только я осталась одна с ничего не подозревавшими детьми, я тут же устремилась к телефону и позвонила Хэлен.
– Пожалуйста, зайдите, – сказала она. – Мне надо с вами поговорить.
– Не могу. Хотя и нахожусь совсем рядом с вами. Мне пришло в голову, что, может быть, позже, когда вернутся взрослые, мне удастся повести детей в парк. Мы с Хэлен ориентировочно условились встретиться в три часа в парке рядом с посольством.
Я не смогла дозвониться до мисс Алави, что меня очень расстроило, но зато дозвонилась до Эллен, и разговор с ней привел меня в ужас.
– Я во всем признаюсь Махмуди, – заявила Эллен. – Скажу ему, что ты хочешь бежать.
– Ради Бога, не делай этого! – взмолилась я. – Ведь я открылась тебе, потому что ты американка. И ты обещала мне молчать. Дала слово хранить тайну.
– Я все рассказала Хормозу. – Ее голос дрогнул. – Он очень сердит на меня. Хормоз запретил мне близко подходить к посольству и велел все рассказать Махмуди, так как это мой мусульманский долг. Если я этого не сделаю, а с тобой и с Махтаб что-нибудь случится, этот грех падет на меня – я превращусь в убийцу. Я обязана во всем ему признаться.
Меня охватил страх. Махмуди может меня убить! Он наверняка запрет меня на ключ и отнимет у меня Махтаб. Та драгоценная толика свободы, которую я сумела обрести, будет безвозвратно утеряна. И я навсегда лишусь доверия мужа.
– Пожалуйста, не надо! – рыдала я. – Пожалуйста, не говори ему.
Я кричала в трубку. Плакала, умоляла, взывала к национальной солидарности – все тщетно: Эллен оставалась непреклонна. Она твердила, что обязана исполнить свой мусульманский долг из любви ко мне и заботы о нашем с Махтаб благополучии. Она должна все открыть Махмуди.
– Позволь мне самой это сделать, – предприняла я отчаянную попытку. – Я справлюсь. Не беспокойся.