– Значит, вам передали наше сообщение, – обрадовалась она.
– Какое сообщение?
– Это ваш муж велел вам позвонить?
– Нет.
– Ну, в общем, – Хэлен была удивлена, – мы пытались с вами связаться. Ваши родители обратились в Государственный департамент, и нас попросили проверить ваш адрес и подтвердить, что с вами и вашей дочерью ничего не случилось. Я несколько раз звонила сестре вашего мужа, но она сказала, что вы уехали на Каспийское море.
– Я никогда в жизни не была на Каспийском море.
– Как бы то ни было, сестра вашего мужа не могла ответить, когда вы вернетесь, и я предупредила ее, что вы мне срочно нужны.
Хэлен объяснила, что иранское правительство позволило представительству США обязать Махмуди информировать мою семью о нашем с Махтаб местонахождении, а также заботиться о том, чтобы с нами было все в порядке. Хэлен направила Махмуди два официальных письма с требованием доставить нас в посольство. Первое письмо он оставил без внимания, а в ответ на второе сегодня утром позвонил.
– Разговаривать с ним было довольно трудно, – закончила Хэлен.
Внезапно меня охватил страх. Теперь Махмуди знал, что мои родители, стараясь помочь, действуют по официальным каналам. Не это ли служило причиной его плохого настроения последние несколько дней?
Я должна была возвращаться домой – прошло уже достаточно времени, а мне еще надо было купить хлеб. Но когда я положила трубку, Хамид вступил со мной в разговор.
– У вас проблемы? – спросил он.
До сих пор о моих проблемах знали только в посольстве. Единственными иранцами, с которыми я общалась, были члены семьи Махмуди; по их отношению ко мне – откровенно враждебному и пренебрежительному – я судила об отношении к американцам в Иране. Все ли иранцы таковы? Владелец магазина «Пол пицца» оказался другим. Но могу ли я довериться иранцу?
Отогнав страхи – все равно рано или поздно придется искать какого-то союзника на стороне, – я все выложила этому незнакомцу.
– Я постараюсь вам помочь всем, чем смогу, – заверил меня Хамид. – Не все иранцы такие, как ваш муж. Если понадобится позвонить, приходите в любое время. – Затем добавил: – Я наведу кое-какие справки. У меня есть друзья в паспортном столе.
Благодаря Бога за то, что он послал мне Хамида, я с Махтаб и малышом побежала в нанни – пекарню. Надо было купить лаваш к ужину – ведь я пошла якобы именно за этим. Как обычно, мы встали в конец медленно ползущей очереди, наблюдая за работой четверых мужчин. В дальнем конце помещения стояла огромная бадья из нержавеющей стали – четыре фута высотой и более шести футов в диаметре, – наполненная тестом.
Первый из четверых пекарей – с него градом лил пот, поскольку от открытого огня шел сильнейший жар, – ритмичными движениями зачерпывал из бадьи левой рукой тесто, бросал его на весы и острым ножом отрезал нужную порцию. Затем кругляк теста шлепался на усыпанный мукой цементный пол, где работали двое босых мужчин.
Один из них сидел на полу скрестив ноги и раскачивался из стороны в сторону, повторяя по памяти суры из Корана; он поднимал с полу кусок жидковатого теста и, несколько раз обваляв его в куче муки, вылепливал из него колобок. Затем бросал его обратно на пол, где уже лежал более или менее ровный ряд таких же колобков.
Третий работник подхватывал колобок с полу и швырял его на небольшое деревянное возвышение. Деревянной скалкой – длинной и тонкой – он раскатывал тесто в плоскую лепешку, после чего несколько раз подбрасывал ее в воздухе, ловя скалкой. Проворным движением он расправлял лепешку на выпуклой форме, покрытой тряпками, которую держал четвертый человек.
Этот стоял в яме посреди цементного пола. Видны были только его голова, плечи и руки. Край ямы перед открытым очагом был покрыт слоем тряпок, чтобы уберечь пекаря от ожогов. Споро двигаясь, он вынимал из печи уже готовый лаваш.
Мы невероятно долго ждали своей очереди, и я уже начала опасаться ярости Махмуди.
Когда наш лаваш был наконец готов, мы расплатились, подняли его с пола и понесли незавернутым домой.
По пути я объяснила Махтаб, что о Хамиде и о телефонном звонке папа ничего не должен знать. Но мои нравоучения были излишни. Пятилетняя малютка уже понимала, кто ее друг, а кто враг.
У Махмуди возникли подозрения по поводу моего продолжительного отсутствия из-за такого пустяка, как хлеб. Я выкрутилась, сказав, что мы отстояли длиннющую очередь в пекарне, но в конце концов хлеба нам не досталось. Пришлось искать другую пекарню.
То ли моя версия показалась ему сомнительной, то ли его насторожили письма из посольства, но в течение нескольких следующих дней Махмуди держался откровенно враждебно и агрессивно.
Затем пришло письмо от измученной тревогой мамы, что явилось причиной новых неприятностей. До сих пор Махмуди перехватывал все письма от моих обеспокоенных родственников и друзей. Однако на сей раз он почему-то вручил мне нераспечатанный конверт, надписанный маминой рукой – впервые за все время моего пребывания в Иране я снова видела ее почерк. Махмуди уселся на пол у меня за спиной, чтобы заглядывать мне через плечо, пока я читала письмо. Оно было следующего содержания:
Дорогие Бетти и Махтаб,
мы за вас ужасно тревожимся. Накануне вашего отъезда я видела дурной сон, предвещавший именно то, что впоследствии и произошло: он увез вас туда и не выпускает. Я ничего тебе не сказала, поскольку не хотела вмешиваться.
Но сейчас мне приснился еще один сон: взорвалась бомба, и Махтаб оторвало ногу. Если с одной из вас что-нибудь случится, то он будет виноват. Это из-за него…
Махмуди выхватил у меня письмо.
– Чушь собачья! – рявкнул он. – Больше не получишь от них ни одного письма, и разговаривать с ними тоже никогда не будешь.
Последующие несколько дней он не отпускал нас от себя ни на шаг, и всякий раз, когда мы проходили мимо магазина Хамида, я содрогалась от страха.
До недавнего времени мне казалось, что Махмуди забыл о существовании остального мира за пределами Ирана, однако даже здесь, на другом полушарии, его настигла расплата за безответственность.
Накануне нашего отъезда из Америки Махмуди потратил уйму денег. Без моего ведома он накупил – по кредитной карте – щедрых подарков родственникам на сумму свыше четырех тысяч долларов. Мы подписали контракт на долгосрочную аренду дома в Детройте, однако вносить ежемесячную плату в шестьсот долларов было некому. То же самое относилось и к прочим выплатам. Не говоря уже о том, что мы задолжали внутреннему налоговому управлению.
За нами сохранилась вся та собственность, которую мы приобрели за годы медицинской практики Махмуди, приносившей изрядный доход. Махмуди предусмотрительно снял со счетов крупную сумму наличными, но не решился избавиться от имущества, чтобы я не заподозрила неладное. Нам принадлежал дом, обставленный дорогой мебелью, и две машины. А также дом в Корпус-Кристи, который мы сдавали внаем. Во все это были вложены десятки тысяч долларов, и Махмуди был преисполнен решимости перевести эти деньги в Иран.