Счастливая странница - читать онлайн книгу. Автор: Марио Пьюзо cтр.№ 48

Лючия Санта приняла решение, подсказанное обстоятельствами: ей не оставалось иного выхода, кроме как запросить благотворительной помощи, обратиться за пособием. Прийти к такому решению оказалось непросто. Ей пришлось много о чем передумать.

О чем не шло речи, так это о совести, о сомнении, честно ли она поступает, заставляя власти брать ее семью на содержание. Ведь она родилась в стране, где народ и государство – непримиримые враги.

Нет, ее мучили сомнения иного свойства.

Благотворительность – это соль, обильно присыпающая раны. Соглашаться на нее – значит, причинять себе боль. Государство оказывает помощь с горькой ненавистью, какую испытывает жертва шантажа. Получатель благотворительных денег вызывает раздражение, на него сыплются оскорбления, он подвергается глубокому унижению. Газеты клеймят бессовестных типов, которые предпочитают попрошайничать, вместо того чтобы голодать вместе со своими детьми. Никто не сомневается, что бедняки, выклянчивая помощь, обводят государство вокруг пальца, испытывая от этого немалое наслаждение.

Что ж, некоторые действительно поступают именно так. Ведь есть же люди, находящие удовольствие в том, чтобы втыкать себе в брюхо раскаленные иглы и глотать бутылочные осколки! О вкусах не спорят.

Если же говорить о гуманности вообще, то бедняк принимает благотворительность, испытывая стыд и утрачивая уважение к самому себе – разве это зрелище не достойно жалости?

Ларри вызвал социального работника к ним домой, но сам при беседе не присутствовал – этого не выдержала бы его мужская гордость. Нет, не станет он в этом участвовать! Он не имеет к этому никакого отношения. Лючия Санта спрятала подальше импортное оливковое масло, без которого она не мыслила стряпни; стоит визитеру приметить его – и пиши пропало.

Гость явился под конец дня. Он оказался серьезным молодым человеком с круглыми, как плошки, глазами, на которого трудно было смотреть без смеха. Густыми круглыми бровями и темными кругами под глазами он напоминал сову. Однако он был отменно вежлив: он учтиво постучался, а обследуя квартиру, то и дело извинялся; он распахивал дверцы шкафов и рыскал по квартире скорее как будущий квартиросъемщик, а не как чиновник, решающий вопрос о пособии. Он обращался к Лючии Санте «синьора», а сам именовался элегантно: Ла Фортецца.

Он внимательно выслушал рассказ Лючии Санты и записал в книжечку все подробности, кивая и шепотом сочувствуя ей по-итальянски. Он говорил по-итальянски так, словно выучил его в колледже, но понять его было можно.

Он разложил на столе формуляры и принялся задавать свои вопросы. Нет, нет, ни у нее, ни у ее детей нет банковского счета; у нее ничего нет, никакой страховки; у нее нет на продажу никаких драгоценностей, кроме обручального кольца – впрочем, он заверил ее, что кольцо не в счет. Когда эта канитель, наконец, завершилась, мистер Ла Фортецца уселся на стул, уцепившись руками за край стола, как когтями, и устремил на Лючию Санту осуждающий взгляд своих круглых совиных глаз.

– Синьора Корбо, – начал он, – мне очень неприятно говорить вам об этом, но я вынужден уведомить вас, что у нас будут трудности. На троих ваших старших детей в связи с несчастным случаем с их отцом заведены опекунские банковские счета. Строго говоря, если вы хотите получать пособие, то вам придется отказаться от этих денег. Таково требование закона. Если я не заявлю об этих ваших деньгах, то у меня возникнут неприятности. – Он пристально посмотрел на нее.

Эти слова застали Лючию Санту врасплох. Такой вежливый итальянский юноша – а шпионит, ходит по соседям, собирая сведения, подстраивает ей ловушку! Это взбесило ее. Она с горечью произнесла:

– Хорошо, я выброшу эти деньги на улицу.

Он улыбнулся ее словам, как хорошей шутке, и стал ждать. Она почувствовала, что еще не все потеряно.

– Так вы совсем ничего не можете для меня сделать? – спросила она.

Ла Фортецца немного поерзал и улыбнулся, как сова, глотающая огромную мышь.

– Ах, синьора, – проговорил он, – знаете, как говорят, услуга за услугу. – Все еще испытывая неудобство (он был пока слишком молод, чтобы как ни в чем не бывало расписываться в нечестных намерениях), он объяснил, что рискнет служебным положением и будет приносить ей раз в две недели по шестнадцать долларов, но взамен она тоже будет платить ему – по три доллара. Дело в том, что на самом деле она не имеет на эти деньги права; помогая ей, он нарушает закон. И так далее. Сделка была заключена. Лючия Санта была так благодарна благодетелю, что угостила его кофе с пирожным, хотя законы гостеприимства настаивают на одном кофе и больше ничего не требуют. За кофе мистер Ла Фортецца поведал ей о своих горестях: как он выучился на юриста ценой самопожертвования родителей – совсем таких же, как она, бедных людей; как теперь не стало работы и он вынужден подрабатывать на городские власти, как это ни унизительно. Разве он когда-нибудь сможет отплатить отцу за все то, что тот для него сделал, если будет ограничиваться своей низкой зарплатой? Он испытывает угрызения совести, занимаясь таким делом, но если не получать дополнительных денег, то надо расстаться с мечтами о собственной практике. Кроме того, сделка выгодна им обоим: на самом деле синьора не имеет права на пособие. И так далее. Они расстались друзьями.

Мистер Ла Фортецца стал раз в две недели являться к ним с чеком. Его приход обставлялся особой церемонией. Джино посылали в бакалею оплатить долг и обналичить чек. Он приносил оттуда четверть фунта американской ветчины – розового деликатеса в оболочке белого жира, мягкого американского хлеба, нарезанного ломтиками, и желтого американского сыра: у Ла Фортецца оказался слабый желудок, и он воротил нос от славного итальянского салями с pepperoni «Перец (ит.).», от обжигающего проволоне, от грубого итальянского хлеба, режущего десны.

Джино, широко распахнув глаза, наблюдал за разворачивающимся перед ним действом. Тоненькие розовые и желтые кусочки выкладывались на длинную церемониальную тарелку, рядом ставилась чашка с кофе; Ла Фортецца, чувствуя себя как дома и положив натруженные ноги на другой стул, жаловался Лючии Санте на свои злоключения, а мать, переживая за него, покачивала головой. Бедняжка, сколько ему приходится карабкаться по лестницам, лаяться с самыми никчемными итальянцами, скрывающими от него работу сыновей и проклинающими его за то, что он не записывает их на помощь, обзывающими его евреем – ибо какой итальянец станет служить правительству и притеснять своих соплеменников?

– Ах, – неизменно говорил Ла Фортецца, – неужели только ради этого мои несчастные родители экономили каждый цент? Довольствовались в будни scarola и pasta? Только ли ради того, чтобы их сын зарабатывал себе на хлеб ценой здоровья?

Лючия Санта при этих его словах начинала кудахтать от жалости.

Совиные глаза гостя излучали печаль. Еще бы: Ла Фортецца вынужден ковылять по улицам в любую погоду. А ведь он слаб здоровьем… Четыре года напряженной учебы в университете!

– Синьора, – напирал он, – я был не из лучших студентов В конце концов, мои родичи многие тысячи лет оставались неграмотными крестьянами, так что сейчас родители довольны и тем, что мне не приходится заниматься ручным трудом.