Изгнанная из рая - читать онлайн книгу. Автор: Даниэла Стил cтр.№ 24

— Снимите ваш фартук, мисс Харрисон, — прошипел мистер Баум, протягивая вперед руку, — вы уволены.

Его жена кивнула в знак того, что поддерживает решение мужа. Габриэла, развязав тесемки, медленно сняла фартук и протянула хозяину. Остальные официантки и клиенты в молчании наблюдали за этой сценой.

— Мне очень жаль, мистер Баум, — негромко проговорила Габриэла. Она вовсе не собиралась ни объясняться, ни спорить с ним. О своем поступке она не жалела, хотя это и стоило ей места. Она должна был вступиться за маленькую, беззащитную девочку, у которой в целом свете не было никого, кто любил бы и баловал ее — только мать и отец, которые «воспитывали» ее, учили «дисциплине» и «правилам приличного поведения».

— Вы не имели никакого права вмешиваться, — сердито сказал Баум и отвел глаза. — Это ее дочь, и она может воспитывать ее, как считает нужным. Вас это не касается. Никто не должен вставать между родителями и их детьми, потому что…

Дальше Габриэла не слушала. Мистер Баум лишь повторял то, что считал непреложной истиной весь мир — тот самый мир, который позволял родителям безнаказанно избивать и калечить своих детей. Эти люди выходили из своей спячки лишь тогда, когда какой-нибудь несчастный ребенок оказывался убит или жестоко изуродован. Тогда они начинали возмущаться и требовать самого сурового приговора родителям-садистам. Но вскоре общественность успокаивалась. Матери и отцы снова получали полную, ничем не ограниченную свободу истязать и мучить своих чад. И опять никто не мог защитить несчастных детей, которые со страхом ложились и со страхом вставали. Лишь немногие — те, кто испытал это на себе, кто не сломался и был достаточно смел — могли позволить себе открыто вмешиваться в отношения между родителями и детьми, действуя на свой страх и риск, вопреки мнению трусливого большинства, которое — как супруги Баумы — считало, что «это никого не касается».

— Вы сами видели, что эта женщина сделала со своей дочерью, — твердо возразила Габриэла хозяину. — А что, если бы она убила Элисон здесь, прямо на ваших глазах, в вашем замечательном кафе? Может быть, она убьет свою девочку, когда вернется домой? Что вы будете делать, если прочтете об этом в завтрашних газетах? Будете продолжать принимать эту женщину и продавать ей пряничные домики? Вы скажете, что вы не знали?.. Вы все знали, мистер Баум! И вы, и все! Мы видим это каждый день, но проходим мимо, потому что это не наше дело. Мы просто не хотим этого замечать. Такие вещи пугают нас, смущают наши нежные души, и мы не вмешиваемся, потому что боимся последствий. Но что будет с ребенком, мистер Баум? Этой девочке было больно. Это ей, а не вам, не мне и не миссис Баум вывихнула руку хорошо одетая, состоятельная женщина, которую даже матерью не назовешь. Неужели вы на ее стороне?!!

— Уходите из моего кафе, Габриэла, — сказал мистер Баум, продолжая смотреть куда-то мимо нее. — Уходите и не возвращайтесь. Вы сумасшедшая, и вы… вы безответственный и опасный человек.

Он повернулся к клиентам, которые тоже хотели поскорее забыть все, что только что произошло на их глазах.

— Надеюсь, я действительно могу быть опасна для тех, кто бьет и унижает своих детей, — спокойно произнесла Габриэла. — И для тех, кто способен равнодушно на это смотреть — тоже. Именно те, кто закрывает глаза и отворачивается, представляют настоящую опасность, — добавила она, глядя на сидевших за столиками посетителей, которые, как и мистер Баум, старательно глядели в сторону.

Никто ничего ей не ответил. Габриэла, круто повернувшись на каблуках, направилась к дверям кафе, где висела на вешалке ее куртка. Только сейчас она увидела, что у одного из столиков стоит профессор Томас. Очевидно, он вошел, когда девочка начала плакать, и поэтому Габриэла его не заметила.

Из кафе они вышли вместе.

— Вы все видели? — шепотом спросила у него Габриэла. Теперь, когда все было позади, силы неожиданно оставили ее, и она чуть не плакала. Ее куртка из толстой верблюжьей шерсти была очень теплой, но, несмотря на это, Габриэлу знобило. Слишком велико было нервное напряжение.

— Я все видел, — подтвердил профессор и, взяв Габриэлу под руку, повел ее прочь от кафе. Ему хотелось сказать, что он еще никогда никем так не восхищался, но отчего-то в горле у него встал комок, и профессору потребовалось некоторое время, чтобы совладать со своими эмоциями.

— Ты замечательный человек, Габи, — промолвил он наконец. — И я очень рад, что мне выпало счастье познакомиться с тобой. То, что ты делала и говорила, было просто великолепно. Большинству людей один-два шлепка, которыми мать награждает своего ребенка, кажутся чем-то совершенно обыденным, не стоящим внимания. Но ты, похоже, разбираешься в этих вещах гораздо лучше, чем многие…

— Они просто боятся, — печально возразила Габриэла, прижимаясь к профессору, словно ища у него защиты. — Притвориться, будто ничего не замечаешь, гораздо легче, чем просто встать и сказать, что думаешь. Мой отец все время так поступал. Он делал вид, будто ничего особенного не происходит. Он позволял матери делать все, что ей хотелось, и никогда не вмешивался.

Впервые она заговорила с профессором о своем детстве, и даже по этим нескольким словам он сразу понял, что за этим стоит печальная, трагическая история. И ему показалось, что Габриэла почти готова рассказать ему все.

— Так вот, значит, чем это обернулось для тебя, — проговорил он грустно. У него никогда не было своих детей, и все, чему профессор Томас только что стал свидетелем, не укладывалось у него в голове. Он не понимал, как можно быть таким жестоким и равнодушным по отношению к собственному сыну или дочери.

— Гораздо хуже, — честно призналась Габриэла. — Мать избивала меня так, что я порой просто теряла сознание, а отец… Он просто смотрел и молчал. Наверное, меня спасло то, что мать в конце концов оставила меня в монастыре, чтобы во второй раз выйти замуж. С отцом они уже развелись, так что я была единственным препятствием на ее пути к свободе. Но десять лет жизни с матерью дорого мне обошлись. Одним ухом я почти ничего не слышу, вся голова у меня в шрамах, несколько ребер сломано. Я перенесла несколько сотрясений мозга, о которых никто не знает, потому что мать не вызывала ко мне врача, даже когда я теряла сознание от побоев. Она просто оставляла меня валяться там, где я упала, а потом снова наказывала меня, если я пачкала кровью паркет или ковер. Мать в конце концов забила бы меня до смерти. Теперь я это понимаю и не устаю благодарить судьбу за то, что ей пришло в голову оставить меня в монастыре и уехать. В Калифорнию… — добавила Габриэла, припомнив ту ложь или, вернее, полуправду, к которой она прибегла, когда знакомилась с профессором и другими соседями по пансиону.

— О боже! — воскликнул профессор Томас, который неожиданно почувствовал себя очень старым. Ему было трудно даже представить себе тот, кошмар, в котором Габриэла жила целых десять лет, однако он верил каждому ее слову. История, которую он только что выслушал, объясняла многое в ее поведении. Теперь профессор понимал, почему Габриэла так осторожна при встречах с новыми людьми, почему держится так замкнуто и так сильно скучает по своему монастырю. Понимал он и то, почему многие люди, которым приходилось сталкиваться с ней, считали ее сильной. Габриэла и впрямь была наделена особой силой духа, которая позволила ей бросить вызов аду и победить. Несмотря на физические и душевные страдания, она сумела уцелеть — именно уцелеть, то есть остаться цельной, несломленной натурой. Вопреки всем усилиям матери, дух девочки закалился и окреп. Обо всем этом профессор поспешил сказать ей, пока, скользя по обледенелым тротуарам, они шли к пансиону мадам Босличковой.