— Приехав в Париж, я оказала вам огромную услугу. К вашему сведению, «Перри Фармасьютикалс» не центр вселенной. У меня тоже есть дела, я отпросилась с работы, все бросила, а вы мне даже спасибо не сказали.
Благодарности она так и не дождалась, но Джордан Перри неожиданно предложил ей выпить что-нибудь и добавил:
— Сядьте, а то еще хлопнетесь в обморок. Вы очень побледнели.
Побледнела? Что ж, ничего удивительного. Фрэн опустилась на ближайший стул. Похоже, до него наконец-то дошло, что так с женщинами не обращаются. Угрюмо уставившись на свои колени, обтянутые джинсами, она пожалела, что не переоделась, прежде чем прийти сюда. В таком виде она и на женщину-то не похожа. Джинсы вообще не внушают мужчинам должного уважения.
— Что будете пить? — повторил он. Фрэн подняла на него глаза.
— Ой, извините, я задумалась. Алиготе, пожалуйста.
— А что вы обычно пьете дома? — подозрительно спросил он. Уголок его рта едва заметно дернулся. От злости или нетерпения?
— Уж во всяком случае, не коктейль Молотова
[4]
, если вы на это намекаете! — огрызнулась она и тут же пожалела о своей резкости. В его глазах мелькнуло удивление, и Фрэн устало вздохнула. — Простите… Но меня не каждый день обвиняют в промышленном шпионаже. Алиготе — это белое вино. Правда, я всегда разбавляю его минеральной водой «перье», иначе вообще не могу пить французские вина.
— Они вам не нравятся? — Он смотрел на нее как на сумасшедшую.
Фрэн почувствовала, что краснеет. Прямодушие нередко подводило ее. Ей совсем не хотелось пускаться в сомнительную дискуссию о ее алкогольных пристрастиях. Вот черт, надо было попросить апельсинового сока.
— Мне кажется, я слишком молода, чтобы оценить их по достоинству. Вкус к ним развивается со временем. У меня мало опыта.
В ответ Джордан слегка приподнял темные брови.
— Возможно, вы предпочитаете немецкий рейнвейн? Это вино нравится даже подросткам.
Смеется он над ней, что ли? Фрэн сочла за лучшее не заострять на этом внимания.
— Хорошо, пусть будет рейнвейн.
— Водой разбавить?
Нет, все-таки он над ней издевается. Фрэн утвердительно кивнула и стала смотреть, как он наполняет стаканы. Себе наливает виски, ей — вино. Он в самом деле считает меня не слишком умной, вскипела Фрэн, видя, что он взялся не за ту бутылку. Ладно, сейчас я ему покажу.
Фрэн взяла предложенный стакан и подождала, пока Джордан усядется напротив. Их разделял простенький журнальный столик со стеклянной поверхностью; он плохо сочетался с остальной мебелью.
— Может, у меня и неразвитый вкус, мистер Перри, но с головой у меня все в порядке. Я могу отличить мозельское от рейнвейна. — Она поставила на столик нетронутый стакан и уже хотела встать, но Джордан остановил ее.
— Прошу прощенья. — Он поднялся и потянулся за ее стаканом. — Простите великодушно. По рассеянности я открыл не ту бутылку. Честно говоря, мои мысли заняты другим.
— Ничего страшного, — смутилась Фрэн. Не надо было цепляться. Интуиция подсказала ей, что он не лжет. Вид у него и в самом деле какой-то отрешенный. — Мозельское мне тоже нравится, — поспешно добавила она. — Просто я думала… Ладно, неважно. — Она чуть было не сказала о своих подозрениях: что он хотел посмеяться над ней, но прикусила язык — она и так уже достаточно наговорила.
Джордан снова сел.
— Очевидно, вы неплохо разбираетесь в винах. — Он впервые улыбнулся, блеснув ровными белыми зубами. Другими они и быть не могли: в нем все — совершенство.
Фрэн отрицательно покачала головой и, как всегда, ответила честно:
— Вовсе нет. Просто вечерами я работаю в винном баре и знаю, что рейнвейн не разливают в зеленые бутылки. — Она кивнула в сторону бара.
Джордан рассмеялся, и у Фрэн мурашки поползли по спине: когда он улыбается или смеется, то делается совершенно неотразимым. Счастливая Хелена… Фрэн отпила глоток вина. Что это я? — одернула она себя. Счастливая? Готова поклясться, что в рабочее время он сущий тиран, зато после работы, вероятно, вознаграждает свою секретаршу за все ее труды. От этой мысли Фрэн бросило в жар.
Она потупилась, потому что Джордан не сводил с нее пристального взгляда и, словно догадавшись, о чем она думает, сказал:
— Я понятия не имел, что у Хелены есть сестра, но теперь вижу некоторое сходство. У нее глаза светло-карие, а у вас темно-зеленые, но и у вас, и у нее они очень красивой формы — миндалевидные.
Непривычная к любезностям подобного рода, Фрэн залилась краской, но тут же сообразила, что комплимент относится к Хелене, а не к ней. Она скромно улыбнулась.
— Мы не очень похожи — ни внешне, ни по характеру. Наверно, сказывается разница в возрасте. Хелена на четырнадцать лет старше. Когда она уехала из дому, мне было три года, так что я ее почти не помнила. Вместе мы живем всего полгода, поэтому я еще не успела ее изучить. Мне кажется, я ее постоянно чем-то раздражаю, — честно призналась Фрэн и сама себе удивилась: с чего это она так разоткровенничалась с Джорданом Перри, словно он был их семейный врач, к которому она обратилась за советом, как построить отношения с сестрой.
— Тогда почему вы живете у нее? Для него это новость? Фрэн не слишком удивилась. Хелена всегда отличалась замкнутостью и сдержанностью и, похоже, не делала исключения для своих любовников. Возможно, у нее роман с Перри, но это еще не означает, что она делится с ним своими личными проблемами. Очевидно, Хелена не сказала ему, что после смерти отца взяла к себе младшую сестру, чтобы ту не выкинули на улицу.
— Так получилось. Мне некуда было деваться, — призналась Фрэн. — Дом, в котором я жила с родителями, не принадлежал нам. Сначала умерла мама, а потом тяжело заболел отец. В течение двух лет я ухаживала за ним, нигде не работала. После смерти папы я не могла больше платить за дом, и кроме того, домовладелец собирался его продать. Хелена предложила мне пожить некоторое время в ее лондонской квартире, пока я не встану на ноги.
Должно быть, это первая ложь в моей жизни, с грустью подумала Фрэн. Ничего подобного Хелена не предлагала. На самом деле Фрэн дошла до крайней степени отчаяния и умоляла сестру приютить ее. Во время болезни отец тяжко страдал, сильно раздражался, и Фрэн служила ему козлом отпущения. Его кончина глубоко опечалила Фрэн, но к скорби примешивалось неосознанное чувство облегчения. Она словно вышла на свободу. Два года она боролась за жизнь отца в одиночку, Хелена оставалась глуха ко всем ее просьбам о помощи. «У меня своя жизнь, мне нужно делать карьеру, — заявила она сестре без обиняков, — уход за престарелым отцом в мои планы не вписывается». Из-за эгоизма Хелены Фрэн пришлось бросить колледж и отказаться от собственной карьеры. Но она не таила на сестру зла и порой даже жалела ее. У Хелены был прекрасный дом в стиле регентства, карьера, которую она ставила превыше всего, много денег, и все же счастье почему-то ускользало от нее. Она оставалась той же неприступной, холодной Хеленой, которую Фрэн помнила с детства, когда та изредка посещала родительский дом в Сассексе, где Фрэн жила с отцом. На похоронах матери Хелена не пролила ни слезинки. Это все из ревности, объяснил отец, когда Фрэн осмелилась спросить, почему Хелена такая. В течение четырнадцати лет она была единственным ребенком в семье, а потом родилась Фрэн. В ту пору родители уже были немолоды и привязались к младшей дочери всей душой. Подростковый возраст — трудный период в жизни любой девочки. Хелена тяжело пережила внезапное переключение родительского внимания на младшую сестренку. Три года она терпела, пряча свои обиды, а потом ушла из дому искать счастья. Фрэн понимала это и отчаянно пыталась завоевать любовь Хелены, однако все ее усилия оказались напрасными. Фрэн винила родителей: они так неразумно распорядились своей любовью. Им следовало догадаться, как глубоко страдала Хелена, какую рану они нанесли ей своим равнодушием.