— Это было так жестоко, Майк. Так жестоко!
Я обнял ее рукой за плечи и приблизил свою голову к ее.
— Нужно постараться забыть это. Они бы хотели, чтобы ты помнила хорошее.
— Невозможно забыть, что с ними случилось.
— Тогда смирись. Прими и жестокие, и добрые времена. И представь, как бы родители гордились тобой теперь.
— Это меня и гнетет. Они не узнают, никогда не узнают о моей работе, о тебе... об этом месте. А для них это так много значило бы. А для меня было бы так важно, что они гордятся мной!
Мне было особенно нечего сказать, поэтому я лишь обнял ее и дал возможность выплакаться, как не раз бывало раньше, надеясь, что слезы утешат ее, что выход внутренней боли наружу поможет исцелению. Я не знал, сколько боли еще оставалось у нее глубоко внутри, но я был терпелив. Мидж заслуживала этого.
— Извини, Майк, — сказала она чуть погодя. — Я не хотела испортить тебе вечер.
Я губами вытер ее слезы.
— Ты и не испортила. Было самое время поплакать вместе. Мне бы только хотелось, чтобы я мог чем-нибудь помочь тебе.
— Ты всегда помогаешь, всегда понимаешь. Я знаю, глупо с моей стороны так горевать спустя многие годы...
— Для этого не существует сроков, Мидж, нет механизма, который бы вдруг взял и все выключил. Это должно пройти само собой. — Я пальцем приподнял ее подбородок. — Просто помни, что говорил врач — не дай этой боли захватить все. Ты имеешь право на счастье, и этого хотели твои родители.
— Разве я так плоха?
— Нет, вовсе нет. Хотя бывает, когда ты особенно довольна, эти воспоминания словно сами приходят.
— Это когда мне так их не хватает.
Я почувствовал себя неловко, как, наверное, бывает со всеми в подобных случаях, и все, что мне оставалось, — лишь утешить ее объятиями и искренним сочувствием. Мидж перестала плакать, темнота в ее душе отступила, дав место другим чувствам.
От ее нежного поцелуя мои чувства растворились в ее. Я привык к эмоциональной обостренности нашего интимного общения, особенно после пролитых вместе слез, но на этот раз был просто ошеломлен. Когда мы наконец оторвались друг от друга, у меня кружилась голова и я буквально глотал воздух, словно вынырнув после долгого пребывания под водой. Мидж тоже покачивалась.
— Чудодейственный эффект деревенского воздуха, — пошутил я, не в силах подавить легкую дрожь в голосе.
— Наверное... наверное, нам лучше войти внутрь, — сказала Мидж, ее лицо было залито теплым светом заходящего солнца. Хотя в ее тоне не ощущалось ни намека на похотливость, мы оба поняли, что нам нужно.
Я встал и увлек Мидж за собой.
— Хлопотливый был денек, — шепнул я.
— И долгий, — ответила она.
— Нужно отдохнуть.
Мидж только кивнула. Взяв за руку, она повела меня к двери, но мы оба в удивлении остановились, взглянув в окно коттеджа Мидж вскрикнула, и ее рука стиснула мою.
Круглая комната была словно объята пламенем, так ярко отражались от ее изогнутых стен лучи заходящего солнца.
И все же в этом явлении не было ничего устрашающего, так как свечение казалось мирным, странно успокаивающим в своей лучезарности, без малейшего неистовства. Мы смотрели, и даже наши тени на стене залило красноватым светом.
Я обернулся к Мидж, и на кратчайшее мгновение мне показалось, что в ее глазах играют крохотные огоньки, которые исчезли, как только она моргнула, оставив только отраженное теплое свечение. Мидж выглядела безмятежной, ее губы чуть изогнулись в какой-то понимающей улыбке, волосы от садящегося за спиной солнца словно горели, и почему-то я ощутил едва заметное покалывание... не знаю чего — неуверенности, тревоги? Не могу объяснить того чувства.
Теперь уже я повел ее. Мы вошли, и я закрыл дверь на замок и засов. Дремота одолела нас сильнее, чем мы предполагали, и сразу навалилась усталость, как теплое укутывающее одеяло, замедляя движения. Мы разделись, бросив одежду, где она упала, и утомленно забрались в постель.
Не знаю, сколько мы проспали, но когда проснулись — одновременно, как один, словно оба почувствовали пробуждение другого, — нас окружала темнота; и опять же эта темная пустота не порождала никакого страха. Мидж придвинулась ко мне, и я прижался к ней.
И нас снова унес глубокий обволакивающий сон.
Звуки
Меня разбудило какое-то постукивание, резкий неравномерный шум, ворвавшийся в мой сон без сновидений. Глаза открылись без обычной неохоты, и я повернул голову к Мидж. Она тоже не спала и счастливо улыбалась, глядя мимо меня на окно — источник стука.
Повернув голову, чтобы проследить за ее взглядом, я увидел виновников шума. За окном на выступе сидели три или четыре птички и клевали стекло, словно негодуя, что мы все еще не встали.
— О Боже, — простонал я. — Ты считаешь, это сигнал тревоги?
— Нет, просто они решили разбудить нас.
— А который час?
— Уже больше половины седьмого.
— Не верится. И ты думаешь, так будет всегда?
— Кто знает. Мило, правда?
Я накрыл голову подушкой, хотя, по правде сказать, спать уже совершенно не хотелось.
— Вполне могло бы быть и милее.
— Это часть деревенской жизни, Майкл. Определенно лучше, чем шум моторов и пневматических молотков.
— Ненамного.
Мидж скинула одеяло и перебралась через меня к окну, а я перекатился на нагретое ею место.
— Передай привет и от меня, — сказал я, натягивая до подбородка одеяло.
Мидж наклонилась у окна, а я любовался ее голыми ягодицами. Хотя в Мидж не было ни одной лишней унции, я не уставал восхищаться ее округлыми формами. Мне захотелось, чтобы она вернулась в постель.
Она поворковала с птицами и начала с ними разговаривать. Даже когда Мидж постучала по стеклу со своей стороны, они не улетели, а вскинули головки и еще громче зачирикали, и вокруг запорхали еще новые, колотясь крыльями в стекло.
— Наверное, они требуют свой завтрак, — крикнула мне Мидж. — Держу пари, миссис Калдиан кормила их.
— Ну, передай им, что в Грэмери сменилась администрация. С халявой покончено!
Я закрыл глаза, чтобы еще немного поспать, и следующее, что почувствовал, — это вес перелезающей через меня Мидж.
— Не притворяйся таким злюкой, — сказала она, больно сжав мой высунутый из-под одеяла нос. — Ведь под этой грубой, бесчувственной внешностью кроется сердце из чистого... — еще один щипок — золота.
Я перекатился на спину, и она оседлала меня, ее глаза горели нескрываемым наслаждением. Было трудно устоять против розовых кончиков двух маленьких, но прекрасных грудей, парящих всего в нескольких дюймах от моих губ.