А в электричке она уснула. Проснулась от того, что кто-то трогал ее за плечо. Открыла глаза, не сразу поняла, где она, не сразу поняла, чего эта тетка от нее хочет, не сразу поняла, о каком пакете она твердит…
— Упал, — тревожно говорила тетка и теребила Александру за плечо. — Дочка, слышь, что ли? Пакет, говорю, у тебя упал… А вдруг там чего прольется? Или еще как? А ты спишь… А если я подыму — так проснешься и ведь подумаешь чего… А? Вот я и думаю: лучше уж разбужу. А?
— Спасибо, — пробормотала Александра, с трудом выдираясь из жаркого, вязкого, непривычного дневного сна. — Пакет? А… Там ничего не прольется. Там только игрушка. Но все равно спасибо, что разбудили. Мне выходить скоро. А я что-то совсем расклеилась…
— Жарко, — поддержала разговор тетка, кажется, очень довольная, что ее не только не обругали за инициативу, но даже еще и похвалили. — Жарко и жарко… Вот ведь погода! А? А ведь осень скоро.
И оставшиеся десять минут до Монино инициативная тетка рассказывала Александре о том, что сделали с погодой проклятые демократы, депутаты, террористы, капиталисты и ее сосед Колька, который просто мент, но тоже алкаш. Вот раньше, при проклятых коммунистах, погода была куда лучше, хотя тогда их каждую осень гоняли на картошку, холодрыга была — не приведи господи, а они в сарае жили, спали прямо на земле, и девочки с их курса все попростужались страшно, а потом многие всю жизнь лечились, но все равно детей так и не родили, вот какая беда. Все от этой экологии. Вот раньше, при проклятом царизме, никакой экологии и в помине не было, так и люди по сто лет жили. Свекровь, например, девяносто четыре года прожила, замучила всех — не приведи господи, не старуха была, а сибирская язва, царствие ей небесное. А сосед Колька, алкаш, вторую квартиру купил, там ремонт такой, что весь дом дрожит, и пыль летит, и краской воняет, в подъезд войти нельзя, не то, что жить. Жара ведь — не приведи господи, спать совсем невозможно, а тут еще Колька со своим ремонтом… Вот раньше, при проклятом Сталине, этого Кольку живо забрали бы: а вот скажи, откуда у тебя деньги на вторую квартиру? Да и на первую. Первую тоже ремонтировал — пыль столбом… Вот от чего вся экология.
Александра слушала с интересом. Думала: через двадцать — тридцать лет опять будет какая-нибудь революция. Или переворот. Или перестройка. И кто-нибудь будет ругать проклятую новую власть, и говорить, что при проклятых демократах, депутатах, капиталистах и даже террористах было не в пример лучше, и пойдет национализировать квартиры соседа Кольки. Именем революции. Или именем перестройки. Нынешнюю элиту съедят, если она не успеет смыться за бугор сто сорок восьмой волной эмиграции. Новая элита будет образовываться из новых комиссаров. Или новых депутатов, какая разница… Прабабушкино кольцо достанется — в лучшем случае — следующей Александре…
Надо было все-таки зайти в тот новый диагностический центр, сделать кардиограмму.
— Чего, давление, наверное? — спросила тетка за прилавком, отсчитывая сдачу и с сочувствием поглядывая на Александру. — У меня нынче тоже вот голова прямо раскалывается… Больше ничего взять не желаете? У меня весь товар свежий, и холодильник — как зверь, по такой жаре разве ж можно без холодильника, как тут некоторые… Может, рыбки желаете? Кижуч совсем свежий.
Александра не желала кижуча. Она вообще не очень понимала, почему зашла на этот игрушечный рыночек. Наверное, потому, что он прямо на пути оказался… А, да, потому, что надо было купить печенья и ветчины. А может быть, и не надо. Может быть, они больше обрадовались бы кефиру. Или капусте.
— Сашенька, — с радостным изумлением сказала Зоя Михайловна, всхлипнула и уткнулась носом ей в ключицу. — Сашенька, девочка моя, как же мы соскучили-и-ись…
Настёна сидела в своей комнате на ковре посреди пола и сосредоточенно перекладывала разноцветные лоскутки из одной коробки в другую. Подняла голову, настороженно уставилась исподлобья.
— Здравствуй, Настя… — Александра с трудом проглотила комок в горле. — Ты меня не узнала? Это я, Саша… Я тебе подарок привезла. Извини, ко дню рождения не успела. Но ведь это ничего?
Настёна неуверенно заулыбалась, стала неловко подниматься, как поднимаются дети, недавно научившиеся ходить: встала сначала на четвереньки, потом медленно выпрямила ноги, потом оторвала ладони от пола и, наконец, поднялась во весь рост. Постояла, растопырив руки, качнулась и пошла к Александре, улыбаясь уже с доверчивой детской радостью. Сейчас будет испытание… Настёна подошла, обхватила Александру за шею тяжелыми горячими руками, ткнулась губами в лицо и, конечно, тут же обслюнявила ей щеку.
— Я тоже очень рада тебя видеть, — тихо сказала Александра, осторожно высвобождаясь из тяжелых горячих объятий и нечаянно вспоминая Нину Максимовну с ее «я не всех детей люблю». — Посмотри, что я тебе привезла… Нравится?
— Да, — невнятно пробормотала Настёна, глядя на Александру сияющими глазами и улыбаясь во весь рот. — Саша. Да…
Перевела взгляд на пакет, который Александра поставила на пол, заинтересовалась, опустилась перед ним на корточки, осторожно потрогала руками, заглянула, опять невнятно пробормотала:
— Мишка?..
— Мишка, — подтвердила Александра, машинально вытирая щеку концом маминого шарфа. — Мишка панда.
Настёна уже не слушала, увлеченно высвобождая большую плюшевую игрушку из пакета. Дело двигалось с трудом, но Настёна не нервничала, не торопилась, отворачивала пестрый целлофан по сантиметру, старательно разглаживала складки и заломы ладонями. Она всегда так себя вела, когда ей что-то нравилось. Предпочитала процесс результату.
— Она сегодня спокойная, — за спиной Александры сказала Зоя Михайловна. — Да и вообще в последнее время ничего… Пойдем, Сашенька, я тебе хоть покормлю чем-нибудь. А Настёна пусть тут. Ты не волнуйся, это теперь надолго, даст бог — часа на два… Поговорим спокойно.
Говорила Зоя Михайловна всегда об одном — как Настёна себя чувствует. По ее словам, Настёна чувствовала себя хорошо. Хорошо кушала, хорошо себя вела, хорошо спала, хорошо гуляла… Хорошо училась — недавно вот такое слово сказала, и еще вот такое, и ведь понимает, что говорит, и то, что ей говорят — тоже почти все понимает…
Слушать это было невозможно. Две недели назад Настёне исполнилось семнадцать.
— Не надо меня кормить, — как всегда, сказала Александра, входя за Зоей Михайловной в кухню. — Я опять только минут на пятнадцать… Совсем некогда, ничего не успеваю сделать… Вот, я тут вам немножко ерунды всякой принесла…
Она сунула пакет на угловой кухонный диванчик, села рядом и приготовилась слушать обычные отнекивания Зои Михайловны: «Ой, нет-нет, нам ничего не нужно», — и обычные рассказы о здоровье Настёны. Ну, что ж теперь. Это еще не самое страшное наказание за ее преступление.
— Спасибо, Сашенька, — рассеянно пробормотала Зоя Михайловна, тронула пальцами бок пакета, отвернулась к плите и взялась за чайник. — Спасибо, девочка… И как бы мы без тебя?.. Ну, ладно, я не буду, а то заплачу еще, а мне нельзя. У тебя времени мало, Сашенька, я понимаю, ты и так-то никогда не отдыхаешь, а еще и на нас свои выходные тратишь… Я уж тебя сильно задерживать не буду. Только мне с тобой посоветоваться нужно. Очень нужно, очень. Больше-то не с кем. А сама я не знаю, как быть.